Село милосердия - [3]

Машины медсанбата, переполненные тяжело раненными, медленно сползали по улице вниз к реке. Двигающимся следом возчикам приходилось то и дело осаживать лошадей.

Чем ближе к переправе, тем гуще, суетливее делалась толпа. Люди толкались, спешили протиснуться вперед, будто это могло ускорить переход на противоположный берег. Среди военных мелькали мужчины в гражданской одежде, тащившие чемоданы и узлы, было много женщин с детьми на руках. Некоторые стремились уйти из города, напуганные рассказами о зверствах фашистов. Но большинство принадлежало к тем, кто не хотел да и не мог оставаться при немцах: члены партии, руководящие работники, старые большевики, их семьи. Многие были занесены гитлеровцами в «Особую розыскную книгу СССР» и подлежали уничтожению в первую очередь.

Поповьянц и Бумагина старались не отставать от повозок с ранеными. В толчее на спуске легко было потеряться.

Немцы усилили обстрел. Снаряды рвались теперь по всему берегу, и на подходе к мосту люди двигались перебежками. При очередном артналете падали, выжидая момент, когда можно вскочить и устремиться вперед. Поповьянц и Бумагина последние сто метров тоже преодолевали рывками.

Подводы с ранеными въезжали уже на мост, и бойцы с зелеными петлицами, несущие на переправе патрульную службу, торопили возниц. Неожиданно перед Поповьянцем вырос лейтенант в начищенных до блеска сапогах и новеньком обмундировании. Белоснежная полоска подворотничка плотно облегала тонкую шею. «Как с картинки сошел», — подумал Поповьянц, невольно взглянув на свою пропотевшую, в бурых пятнах запекшейся крови гимнастерку.

— Куда? — закричал лейтенант. — Кто такие?

От неожиданности Рафаэль опешил, но тут выступила вперед Бумагина.

— Вы почему голос повышаете, товарищ лейтенант? — гневно спросила она. Обычно стеснительная, военфельдшер в трудную минуту умела постоять за себя и за других. — Кто вы такой, чтобы кричать на военврача, сопровождающего раненых?

Лейтенант, не ожидавший отпора, отступил на шаг и растерянно захлопал длинными, как у девушки, ресницами. Ярко-голубые глаза, по-детски полные щеки, мягкая ямочка на подбородке выдавали его юный возраст.

— Простите, ради Бога! — совсем не по-уставному попросил лейтенант. — Нет времени вглядываться в знаки различия. Меня назначили начальником охраны моста. — Лейтенант обращался к девушке и деликатно представился: — Якунин, с вашего позволения, лейтенант войск НКВД… Понимаете, на этом посту суровость нужна, потому как лезут тут всякие…

Он выразительно поглядел на стоявшего неподалеку командира со значком ворошиловского стрелка на гимнастерке. Командир был разгневан. Тонкие губы поджаты. Белесые брови нахмурены. Взгляд серых пронзительных глаз буравчиком ввинчивался в лейтенанта. Догадавшись, что речь идет о нем, офицер подошел и представился:

— Политрук второй батареи девяносто шестого отдельного зенитного артдивизиона Чулков.

— Знаю, — устало махнул рукой Якунин. — А все равно не пущу. И не пытайся…

— Вот видите? — повернулся политрук к Бумагиной, игнорируя рядового Поповьянца. — Дорвался до власти и жмет… Орудия не хочет пропустить. А как же мы на той стороне без пушек-то воевать будем?

— Не дави на психику, политрук! — воскликнул Якунин. — Ты не хуже меня знаешь приказ: сперва раненых пропускать, личный состав…

Неподалеку, вздыбив султаны воды, разорвалось несколько снарядов. Бумагина вздрогнула и подтолкнула Поповьянца вслед за уходящими по мосту повозками. А два лейтенанта, оставшиеся позади, продолжали ругаться. Не так зло, может быть, как вначале, но в полной уверенности, что каждый из них прав.

— Пойми, дурья голова, — убеждал Чулков. — Без зениток воевать никак нельзя. В них наша сила.

— Не имею права! — отбивался Якунин.

— По приказу — не имеешь. А по совести? — не унимался Чулков, все более распаляясь. Особенно злило, что перед ним желторотый пацан. Только из училища вылупился, пороху не нюхал, а командует…

Сам Федор Чулков считал себя ветераном. И законно. В армии он служил с тридцать седьмого года. Начинал на Востоке. Их гарнизон стоял в таежной глухомани. Зимой казармы заносило снегом по самые крыши. Летом одолевал гнус. Осенью неделями «плавали» в промозглом тумане. Впрочем, сибиряку было легче, чем ребятам из средней полосы. У Федора на родине, в Алтайском крае, климат суров. Морозы такие заворачивают, что птицы замерзают на лету. А комары? Величиной чуть не со шмеля, свирепы — спасения нет. Да и другого всякого вредного зверья хватало.

Горечь войны Федор хлебнул еще в зиму сорокового на Карельском перешейке. Потом была передышка. Появилась возможность учиться. Став политруком и получив назначение в Киевский особый военный округ, лейтенант размечтался пожить на Украине, где природа щедра, балует людей теплом и солнцем. И Днепр под боком. Можно в свободное время поплавать, позагорать.

Все, наверное, так и было бы в мирное время, не разразись война. Чулков прибыл в Киев за два дня до ее начала. 22 июня, едва успев получить назначение, он со своей батареей уже отражал налеты фашистской авиации. Беспрерывные «тревоги». Стрельба по целям. Заградительные огни… И так долгих семьдесят суток, вплоть до 18 сентября, когда третья дивизия ПВО, куда входил их дивизион, получила приказ оставить Киев.