Село милосердия - [10]

Ольга Комащенко резко подняла руку:

— Кончайте митинговать, подруги! Все нужные слова в газете есть, лучше не скажешь. Надо делом отвечать!

— Да, девчата, будем работать! — поддержал ее Билык, берясь за лопату.

Кто-то тронул его за плечо.

— Гаврилыч, закурить не найдется?

Он обернулся. Рядом стоял Василий Ерофеевич Дворник, невысокий кряжистый мужичок в неизменно надвинутой на лоб кепочке, отчего лицо казалось как бы приплюснутым. С кепкой Дворник никогда не расставался, прикрывая лысую голову.

Говорили, когда-то Василий Ерофеевич был кудряв. Его смолистому чубу завидовали все парни на селе. Но в двадцать четвертом году волосы, словно их кто вытравил кислотой, вдруг полезли пучками. Что только он ни делал: мыл разными составами, травы, как советовали знахарки, прикладывал, дегтем мазал — ничто не помогало. Голова вскоре стала гладкой, как колено. Доктора потом сказывали — облысел в результате ранения.

Может, и так, кто знает? Дворник ведь был солдатом еще в первую империалистическую. Крепко его садануло в лопатку осколком снаряда, легкие даже задело. Так и осталась памятка на спине в ладонь шириной, затянутая косыми рубцами.

— Тебе махорки, что ли, Ерофеич? — переспросил Билык. Он уважал этого выдержанного, работящего человека, пользующегося среди сельчан славой мужика степенного и рассудительного. Недаром к нему частенько даже с другого конца села шли за советом: когда кабана резать, пора ли картошку сажать, устоялось ли сено…

Дворник никаких начальственных должностей не занимал. Правда, в начале коллективизации, как рассказывали, он играл не последнюю скрипку. Агитатором был хорошим, участвовал в раскулачивании, добывал семенной фонд. Его и в районе знали. Но потом внезапно слег… Сказалось опять-таки ранение, а может, еще и тяжкая работа в неметчине — четыре долгих года пробыл Василий Ерофеевич в германском плену.

Врачи запретили ему работу, связанную с физической нагрузкой. А где на селе другую найдешь? Загрустил Дворник, пал духом. Не по нутру было стоять в стороне да на привязи, когда жизнь такая интересная кругом разворачивалась. И тут председатель предложил: «Возьмись-ка, Ерофеич, за пожарную охрану села. Дело, сам понимаешь, ответственное и вроде бы тебе по силам…» С тех пор вот уже десять лет был Дворник пожарником.

Достав кисет, Билык протянул его Василию Ерофеевичу.

— Махры нет. Табачок у меня легкий…

— И за то благодарствую. Сойдет. Сам-то запалишь? Только не на току…

— При такой мокроте даже захочешь, и то скирду не подожжешь, — окутавшись дымом, заметил Билык, когда они остановились у бочки с водой. — Льет и льет.

— Ошибку даешь, Гаврилыч, — возразил Дворник. — Еще как полыхнуть может. Соседи тому примером: у них днями три штуки словно языком слизнуло. А почему? От беспечности. Инструкцию не соблюдали. А ту инструкцию подписал сам нарком землеробства республики, — произнес он с нажимом и, крепко затянувшись, словоохотливо продолжал: — По военному-то времени, как положено? Скирду делай размером поменьше, ставь одну от другой на пятьдесят метров и непременно обкапывай. Тоща и погасить легче, коли диверсант запалит. Их теперь, тех диверсантов, богато развелось, словно тараканов в хате. С парашютом прыгают, как блохи. Ты, Гаврилыч, видел те парашюты? Сколько ткани переводят! Наши бабоньки наловчились из того материала всякую одежонку шить…

— И то польза, — усмехнулся Билык и, чтобы похвалить самолюбивого Василия Ерофеевича, спросил: — Ну а у нас как, все по инструкции сделано?

— Обижаешь! — воскликнул Дворник. Его задело даже то, что такой вопрос оказался возможным. — Я перво-наперво приказал…

Василий Ерофеевич постоянно находился на посту возле жнивья. Все бы ничего, должность такая, только не с кем словом перемолвиться. С Ваней особенно не разговоришься. Тот или на озеро удерет рыбу ловить, или под телегу заберется и спит, пострел. А поговорить Дворник любил, тем более с таким умным собеседником. И душу излить есть кому, и расспросить заодно о том, о сем…

— А правда, Гаврилыч, наши Берлин бомбили?

— Есть такое сообщение в газете. Ну, я пойду…

Директор школы торопливо притушил окурок и быстро отошел, боясь, что не в меру разговорчивый Дворник замучает его вопросами.

Оставшись один, Василий Ерофеевич вздохнул. Хорошо поговорил, да мало. Надо бы еще разузнать, как на фронте дела идут. Гаврилыч все знает, мудрый мужик. Вернувшись к телегам, на одной из которых стояла бочка с водой, на другой — пожарный насос, Дворник рассупонил лошадей, — пусть малость отдохнут, пощиплют траву, благо она тут высокая, сочная. Он специально выбрал место рядом с болотом, превратившимся после проливных дождей в настоящее озеро. Вода под боком, бери при нужде сколько потребуется.

— Иванко, ты где? — окликнул Дворник сына.

По распоряжению Кравчука младший сынишка должен был помогать на дежурстве. «Ему пятнадцать? — спросил председатель. — Вполне подходящий мужик. Ежели что случится, поначалу вдвоем управитесь, потом народ подоспеет. А женщин отпусти на полевые работы…»

В пожарной команде прежде было трое, но в июне двух мужиков заменили женщинами. На худой конец и они годились, хотя служба пожарная — мужская забота. Только с председателем не поспоришь, да и сам Дворник с понятием. Людей не хватает. Сев озимых требуется закончить, свеклу убирать, а грохочет совсем рядом…