Селестина - [7]

Европейский резонанс традиций плутовского романа и испанского театра, ведущих свое происхождение от драмы Рохаса, говорит о значении «Трагикомедии о Калисто и Мелибее», выходящем далеко за пределы испанской литературы.

Е. Лысенко

Автор своему другу

Человеку, находящемуся вдали от родной земли, свойственно размышлять о нуждах и недостатках покинутого им края, с тем чтобы помочь соотечественникам в благо­дарность за их доброе к нему отношение; так и я почувствовал, что обязан пре­даться подобным размышлениям, дабы отплатить за все милости, коими вы столь щедро меня одарили. И нередко, уединившись в своей комнате, скло­нив голову на руку, устремив свои чувства вдогонку за птицей-разумом, возвращался я к мысли об этой книге, столь необходимой для наших влюбленных юношей, и особливо для вас; недаром довелось мне видеть, как вы, став добычей юношеской любви, жестоко пострадали, не имея доспехов для защиты от пожиравшего вас пламени. Но не миланские оружейники ковали доспехи, обретенные мною на этих страницах, а создал их светлый ум мудрых кастильских мужей.

Восхищенный изяществом и тонкостью мастерства, прочностью и блеском металла, приемами обработки, изы­сканностью слога, невиданной и неслыханной доселе в нашей испанской речи, перечитал я это произведение три или четыре раза; и чем больше я его читал, тем больше хотелось мне его перечитывать, тем больше черпал я в нем и приятного и поучительного. Я увидел, что оно не только пленяет своим повествованием или общим замыслом, но что на одних страницах пробиваются сладостные роднички философских рассуждений, а на других встречаются за­бавные шутки, советы и предостережения против льстецов, дурных слуг и лживых женщин-колдуний.

Увидел я также, что под ним отсутствует подпись ав­тора, имя которого, по мнению одних — Хуан де Мена,[3] а по словам других — Родриго Кота.[4] Но кем бы он ни был, он достоин вечной памяти за искусную выдумку, за обилие мудрых мыслей, вкрапленных в книгу под видом прибауток. То был великий философ! И если он утаил свое имя из страха перед хулителями и злоязычниками, кото­рые бранят чужое, не создав ничего своего, я прошу не винить меня за то, что и я также не поставил своего имени под убогим окончанием, добавленным мною.

К тому же книга эта, при всем ее остроумии, чужда моим занятиям, ибо я изучаю право; те, кому это станет известно, скажут, пожалуй, что писал я ее не на досуге от главных моих трудов, которые, по правде говоря, я ставлю гораздо выше, а увлекся этим новым делом, забросив уче­ние. Пусть их догадки и неверны, я заслужил это своей дерзостью. Они подумают также, что я потратил на окон­чание этой книги не две недели вакаций, когда товарищи мои разъехались по родным краям, а гораздо больше вре­мени и с меньшим удовольствием. В свое оправдание я предлагаю вам и всем, кто будет читать это произведение, следующие стихи. А дабы вы знали, где вступает моя неуклюжая речь, решил я все сочиненное первым автором соединить в одно действие или сцену до того места, где говорится «Братцы мои...» и т. д.

Автор извиняется в своих заблуждениях, сам себе возражает и приводит сравнения[5]

Безмолвие сокрыть всегда готово Аляповатость мысли, грубость фраз,

Кто ж говорлив — все выложит тотчас,

А речь глупа, сужденья бестолковы.

Летящий так впервые вдаль от крова»

А прежде домовитый муравей,

Вверяясь крыльям — гибели своей, —

Растерян: все неведомо и ново.

Он продолжает

Фантазией влеком он, пьян простором,

Его же хищник-птица стережет;

Раскроет клюв, и станет тот полет

На новых крыльях — смертным приговором.

А я, ничьим не веря уговорам,

Несусь, как будто крылья у пера,

Да, слабым, им, рожденным лишь вчера.

Одно дано: покрыть меня позором.

Он продолжает

Добыть себе надеялся я славу,

Его ж манил простор небес, но зло

Равно в пути обоих стерегло:

Он съеден; мне ж начнет чинить расправу

Хор недругов: молчи по их уставу.

Ан нет, хоть злитесь, не могу молчать,

Спешу вперед я, что ни шаг, опять

Забыв очередную переправу.

Он продолжает

А чтоб изведать, что ж меня манило,

Какой причиной был я побежден,

Охотница Диана ль, Аполлон

Направили вперед мои ветрила,

Читайте до конца вы: в нем вся сила,

Иль «содержанье» пробегите, там,

Любовники, рассказываю вам,

Какое зло любовь в себе сокрыла.

С равнение

Обманывая слабого больного,

Микстуру подслащают, и тогда

Ее глотает бедный без труда.

Да, слабым, им, рожденным лишь вчера,

И также пусть мое обманет слово:

Юн, сладострастен, весел мой рассказ,

Он, привлекая с самых первых фраз,

Концом — влюбленных обличит сурово.

Автор возвращается к своей теме

Алкал я правды. Вопреки сомненьям,

Логично завершил я этот труд.

Из золота чеканенный сосуд

Стремился скрыть фальшивым золоченьем.

Травою сорной и лихим кореньем

Обсеменил я розовый цветник.

И пусть невежда сдержит свой язык,

Мудрец же все поймет со снисхожденьем.

Он продолжает, объясняя, почему решил докончить этот труд

Есть три причины, почему вот эти

Листы концом снабдить решился я,

Их в Саламанке невзначай найдя:

Был я тогда без дела на примете,

Еще хотел умом блеснуть на свете,

Ехидство слуг хотел я, в-третьих, вскрыть —