Сексуальная жизнь наших предков - [89]

– Гаэтано Арреста – сводный брат бабушки Ады! Поверить не могу! – воскликнула Ада. – Наш двоюродный дед... помнишь его, Джиневра? Такой отвратительный, скользкий тип, мошенник, сделавший себе состояние на чёрном рынке! Так вот почему бабушка помогла его семье осесть в Ордале во время всеобщего переполоха, вот почему его дети всегда обедали вместе с нами, даже если нам самим было нечего есть! Это была вовсе не благотворительность! Эх, знала бы Грация, что её подруга детства Мириам приходилась ей кузиной... Честное слово, как в романе из «Моей детской библиотеки»! Хотя нет, те книги адаптировали для детей, адюльтерам и внебрачным потомкам в них места не было.

– Он умер уже три года назад, но бабушка Санча всё ещё говорит о нем с презрением и называет клопом на задних лапках, – добавила Джиневра. – Вспоминает, что пока её отец был жив, Арреста не разрешалось входить на «Виллу Гранде» через главный вход, только через дверь для слуг. А его дети всё задавались вопросом, почему бабушка Ада защищала этого негодяя и никогда не отказывалась его принять. Вот, значит, почему.

– А потом Гаэтано стал большой шишкой у христианских демократов, – заметила Ада. – Интересно, знает ли кто-нибудь в Доноре правду. Что, если мать перед смертью рассказала ему, кто был его настоящим отцом?.. Или, кто знает, может, дядя Тан... они, правда, не особенно ладили, даже когда бабушка Ада была жива, а Арреста каждое воскресенье заходил к ней с женой и детьми. Но прости, Джиневра... Я понимаю, почему бабушка была так потрясена этим открытием. Конечно, она всю свою жизнь была вынуждена лгать мужу. Но для тебя-то это почему так важно? Ты прямо за сердце схватилась...

– Мне лично, представь себе, наплевать. Я и прабабушку Аду почти не помню, а уж её отца, старого греховодника и транжиру, даже представить не могу. Но какая же он свинья! С работницей дубильной фабрики! Я в школе писала исследовательскую работу и помню, что эти люди жили словно животные, а относились к ним хуже, чем к рабам! Бабушка Санча и особенно тётя Консуэло не пережили бы такого позора!

– В жизни не поверю. На самом деле, знаешь, что я тебе скажу? По-моему, они всё прекрасно понимали. И до сих пор прекрасно понимают, не могут не понимать, только сделать ничего не могут. Но ты права, если мы сунем им под нос этот дневник, им придётся всё признать и рады они не будут. Там есть что-то ещё, что задело тебя столь же сильно? Вот уж не думала, что ты такая ранимая...

– Знаешь, тебе тоже будет больно, когда ты прочтёшь, что она пишет про дядю Тана...

– Я пишу то, что думаю, маленькая негодница! И как у тебя только духу хватает меня критиковать? А ты, Адита, тоже тешишь себя иллюзиями, что твой дядя всегда был рыцарем без страха и упрёка? Или считаешь, что я ослепла и не понимала, что творится у меня под носом?

Донора, 7 июня 1915 года

Я понимаю, почему Гаддо так трясётся над своим первенцем: после смерти дочери он просто с ума сходит от одной мысли, что её брату-близнецу может грозить опасность. Но я никак не могла подумать, что сам Танкреди может сыграть на отцовских чувствах. С другой стороны, он всегда был редкостным трусом. Я сразу поняла это по тому, как он себя вёл во время родов – хуже девчонки: каждый раз сбегал и прятался у тёти Эльвиры, будто это ему приходилось терпеть боль. А после всего этого решил поступить на медицинский факультет! Как же, интересно, он не сомлеет при виде крови?

Учиться он отправился в Павию, так что теперь в момент родов я больше не могла рассчитывать на помощь Армеллины: та поехала с ним без всякой на то необходимости, поэтому её не было со мной ни когда родился Раймондо, ни когда через несколько дней мы похоронили его в Ордале, рядом с братьями. На этот раз мне было так плохо, что я просила Гаддо хотя бы на год-другой отложить следующую беременность: кузина Урсула говорит, такой способ есть, хотя на исповеди о нём упоминать не стоит. Но уже через три месяца я была беременна Консуэло. Как ни странно, мои девочки родились без осложнений и в дальнейшем не имели проблем со здоровьем, словно небо сохранило для Гаддо младших дочерей после столь тяжко перенесённой утраты старшей.

К моменту родов всю Европу охватила война. Италия придерживалась нейтралитета, но было ясно, что он продлится не больше нескольких месяцев, и тогда нашим согражданам придётся идти на фронт. К счастью, Гаддо уже шестьдесят семь: можно не опасаться, что его призовут. А моему брату Гаэтано всего пятнадцать. Но Танкреди двадцать, он здоров и крепок, поэтому, как и все его сверстники, в числе первых наденет мундир. Отец должен бы им гордиться, а он день и ночь места себе не находит.

Так продолжалось до тех пор, пока в сентябре не пришла телеграмма от Армеллины: у Танкреди кровоизлияние в лёгкие, состояние тяжёлое. Гаддо немедленно отправился в Павию.

Я ни на секунду не поверила в эту историю с туберкулёзом. Знаю, я не должна подозревать пасынка или, тем более, мужа в чем-то недостойном, но сразу подумала, что всё это комедия, предлог, чтобы избавить молодого человека от призыва. Денег у Гаддо хватит, чтобы подкупить любого, Танкреди – студент-медик и прекрасно знает, как сымитировать болезнь, включая симптомы и результаты анализов... а Армеллина горазда врать, лишь бы только выгородить хозяина. В общем, эти двое уехали за границу и следующие несколько лет вели сладкую жизнь в Сондало, а Гаддо вернулся в Донору, притворившись, что очень озабочен. И когда через несколько месяцев Италия все-таки вступила в войну, из санатория поступили тревожные вести: врачи отчаянно пытаются спасти жизнь Танкреди, который снова начал кашлять кровью. Во всяком случае, так об этом говорили. Неужели вы считаете, что настолько больного юношу могли отправить на фронт?