Сексуальная жизнь наших предков - [77]

Сказать по правде, ухаживает за ней горничная, потому что я целыми днями занимаюсь тётей Эльвирой, чтобы отплатить ей за гостеприимство. Я помогаю ей одеваться и причёсываться, читаю молитвенник... Но большую часть времени мы проводим за вышиванием: я – в гостиной, рядом с тётей, а Тоска – там, в промёрзшей за зиму комнате, возле маминой постели. У нас золотые руки, у неё и у меня. Тётя Эльвира откладывает всё, что мы вышьем, в приданое кузинам или раздаривает, демонстрируя свою щедрость, при этом рассказывает, что купила у монахинь, а нам не даёт ни гроша: «Знаешь, во что мне обходится еда и проживание на четверых?»

Обед и ужин ей подают в столовую, а я спускаюсь в кухню за одной порцией, заворачиваю её в салфетку, уношу в мамину комнату, и мы едим вместе с ней и Тоской, держа тарелки на коленях.

Все кузины уже обручены, а у меня теперь и приданого нет, потому что отец проиграл его, а семейные драгоценности заложил ростовщикам. Даже чтобы уйти в монастырь, как это делают девицы дворянского происхождения, и то нужно приданое.

Я знаю, Адита, о чём ты хочешь спросить: не думала ли я пойти работать? Но где и как? Что я умею, кроме вышивки? Закончив начальную школу, дальнейшего образования я не получала. Умею играть на фортепиано и петь романсы, но пока играешь и поешь в гостиной для своих близких, всё хорошо, а стоит только сделать это за деньги, сразу же превратишься из благородной девушки в певичку кабаре, шансонетку с дурной репутацией. Можно стать компаньонкой, говоришь мне ты, приживалкой, как в тех английских или французских романах, что ты тайком таскала из моего книжного шкафа. Но разве я уже этого не делаю? Как ещё назвать мою роль при тёте Эльвире, которая мне не платит, зато предоставляет кров родителям и Тоске?

Донора, 5 августа 1907 года

Отец заставил меня сфотографироваться. Я думала, это для мамы и тёти Эльвиры, но боюсь, что он будет хвастать моими карточками в подсобке какого-нибудь бара, где играет в карты, потому что в дворянское собрание его больше не пускают. В городе сейчас полно заезжих коммерсантов, сотрудников газовой компании, ведущей здесь исследования, гарнизонных офицеров и прочих холостяков, живущих в пансионах у площади Гарибальди.

Ужасно стыдно, что мои фотографии станут переходить из рук в руки, пусть даже отец каждый раз будет класть их обратно в бумажник. Боюсь, он покажет их даже в борделе – их в городе несколько, на любой кошелёк, хотя он больше не может себе позволить посещать те, куда заходят дворяне или богатые торговцы.

Откуда у тебя такие бесстыжие мысли, Джиневра? Какой позор! Знаю, тебе разрешают читать всё, что заблагорассудится, даже книги де Сада. Но как ты могла подумать, что отец собирался продать меня в дом терпимости? Он просто хотел найти мне состоятельного мужа, хотя бы и приезжего без дворянского титула.

Донора, 21 сентября 1907 года

Отец вчера попросил тётю Эльвиру отпустить меня с ним на прогулку (теперь она, а не мама, решает такие вопросы) и дать нам экипаж. Мы отправились на праздник в крохотную деревушку неподалёку от Доноры, где вульгарные крестьяне, не умеющие даже вести себя за столом, играли на гитарах и распевали песенки, прихлёбывая вино прямо из фляг. Отец познакомил меня с мужчиной средних лет в соломенной шляпе и нелепом пёстром жилете, который служит чертёжником у инженера, строящего акведук. Мои фотографии ему понравились, но прежде чем решиться попросить моей руки, он настоял на личной встрече и попытался завести беседу, а я не смогла себя заставить и рта раскрыть. Никогда ещё не чувствовала себя такой униженной.

Вернувшись домой, я разрыдалась от гнева и поклялась на святом образе донны Химены, что никогда не выйду замуж за человека столь низкого происхождения.

О каком образе донны Химены речь? Вот, взгляни сюда, Адита, между страницами дневника лежит образок, который я неизменно держала при себе. Нет, конечно, её не причислили к лику святых: ты же знаешь, покровитель Ордале всегда изображается на коне. А этот маленький образок (наш священник всегда дарил такие самым преданным верующим) – репродукция правой стороны алтаря, той самой, где наши предки стоят на коленях перед мадонной. Я плакала и клялась донне Химене, что никогда не допущу, чтобы наша благородная кровь смешалась с грязной плебейской.

К моему стыду, клятву эту я не сдержала. Но виной тому не я, а отец, который тогда распоряжался мной, моей душой и телом.

Донора, 2 октября 1907 года

Тётя Эльвира помогла мне избавиться от того нелепого чертёжника. Она долго выговаривала отцу, что тот не имеет права навязывать Ферреллам столь унизительного родственника.

Отец уступил – отчасти ещё и потому, что, кажется, на этот раз колесо фортуны повернулось в его пользу. Не спрашивайте меня, как именно: я никогда не знала, что именно происходит в азартных играх, хотя они и стали причиной нашего краха. Печальный опыт подсказывал, что проигравший обязан заплатить, даже если у него есть лишь последний грош и некормленые дети. Это долг чести, и единственная альтернатива – пуля в лоб.

На этот раз проигрыш выпал на долю коммерсанта из Альбеса, который только что закончил в Доноре строительство виллы в стиле либерти, – да-да, нашей «Виллы Гранде». Так победитель, мой отец, стал владельцем здания, которое считалось (и до сих пор считается) самым роскошным и современным в городе. Вы можете спросить, почему же мы не сразу покинули промёрзшие тёмные комнаты в квартире тёти Эльвиры и не переехали в новый дом. Тому есть два резона, и оба они – причины нашего нового позора.