Сексуальная жизнь наших предков - [22]

Когда пришло известие о смерти наших родителей, моих и Лауретты, бабушка Ада решила, что нам пока не стоит этого знать, и строго-настрого запретила старшим даже упоминать об этом. В один день потеряв старшего сына, младшую дочь, зятя и невестку, она нашла в себе силы не плакать, разве что тайком. Другой зять, муж тёти Консуэло и отец Джульетто, как я уже сказала, погиб на русском фронте, а дядя Танкреди ещё в начале войны уехал в Швейцарию, и вестей от него у бабушки Ады не было. Мы с Лауреттой и другими ребятами никогда его не видели, да и в принципе, кажется, не подозревали о его существовании.

Бабушка не надевала траур, не заказывала заупокойных месс и вообще ни на йоту не изменила своего к нам отношения – в смысле, не стала относиться лучше или хуже, чем к остальным двоюродным братьям и сёстрам. Мы и не подозревали, что стали теперь сиротами, совсем как в книжках из «Моей детской библиотеки» – хотя, возможно, это показалось бы нам романтичным. Но даже кузина Грация, сразу обо всем прознавшая, ни разу не проговорилась, как бы невероятно это ни прозвучало.

Потом, когда война закончилась и все мы вернулись в город, тайное неизбежно стало явным. Наша маленькая банда распалась: братья и сёстры вернулись домой, к своим родителям, а мы двое... У нас дома больше не было. На месте здания, в котором на третьем этаже располагалась моя квартира, теперь зияла воронка, окружённая горами щебня. А в домике Лауретты, хоть тот и стоял на своём месте (не рухнул ни один зубец стен, возведённых ещё в позднем Средневековье), теперь некому было жить. Выйдя много лет спустя замуж за Джакомо Досси, кузина, прежде чем вернуться в родной дом, всё там перестроила, не сохранив ни мебели, ни каких-либо других вещей, оставшихся от родителей.

Приехав в город, бабушка Ада сразу же послала за своим духовником, а потом позвала нас в гостиную, где дон Мугони, обильно потея от волнения и поминутно вытирая лоб мятым носовым платком, сообщил нам, что Иисус призвал наших родителей на небеса и что с этого момента мы будем жить на «Вилле Гранде» с нашей дорогой бабушкой, которая нас так любит.

Подозреваю, что слова священника и само осознание сиротства должны были нанести нам огромную душевную травму, но связанных с этим сильных эмоций как-то не припоминаю. С другой стороны, мы были тогда ещё совсем маленькими, и исчезновение родителей (память о которых совершенно растворилась за долгие месяцы, проведённые в деревне) казалось нам всего лишь одной из многих нелогичных вещей, которые делают взрослые. Словно они решили поиграть с нами в прятки, а потом, когда надоело, просто отправились по своим делам, забыв сказать, что игра окончена.

Дядя Тан вернулся из Швейцарии только через полтора года, но с тех пор всегда жил с нами на «Вилле Гранде», заменив нам обеим отца.

24

Бабушку Аду осуждали за то, что она не нарядила нас в чёрное и сама не носила траур. Напротив, она позвала портниху и заказала платьев самых модных расцветок для всех троих. Пока это от неё зависело, она одевала нас как двух принцесс, ведь ей было совершенно ясно, что мы принадлежим к сливкам городского общества и должны выглядеть лучше всех. Наших тёток, своих дочерей, давно вышедших замуж и ставших матерями, она вечно ругала за то, что те «недостаточно хорошо держатся», а на Новый год всегда дарила каждой из внучек какой-нибудь «приличный наряд» – обычно это было дорогущее платье. Её счета от портнихи (разумеется, лучшей в городе) были астрономическими.

Мы с кузинами редко ссорились, хотя виделись часто: они почти каждый день играли у нас саду. Думаю, нам завидовали, ведь мы жили на «Вилле Гранде». Завидовали ли мы им из-за того, что их родители живы? Не думаю. Я, во всяком случае, ничего такого не помню.

Украшений у бабушки Ады было множество. Самые древние, конечно, передавались в роду Ферреллов из поколения в поколение, но дедушка Гаддо тоже неплохо расщедрился: на свадьбу, за каждого ребёнка, на дни рождения и именины, на Новый год – в общем, по любому поводу. Бабушке нравилось носить их даже дома, в самые обычные дни: говорила, что без колец, браслетов и ожерелий она будто голая. Армеллина ворчала, что часть этих драгоценностей – «компенсация за рога», то есть за измену. О чём-то бабушка Ада знала, о чём-то – наверное, нет. Похоже, дядя Танкреди прав, и наш дедушка был знатным бабником. А мой отец? Чего не знаю, того не знаю: при мне никто не упоминал о его сексуальной жизни. Думаю, просто смелости не хватало, даже после стольких лет.

У матери тоже было много драгоценностей – впрочем, не уверена, что она получила их в качестве компенсации за измены отца. Бабушка Ада хранила их для меня: хотела передать, когда мне исполнится двадцать один. Но я к тому времени стала знатной коммунисткой и вечно нападала на двуличную буржуазию (особенно на тёток Санчу и Консуэло), которая так любит притворяться «левой», но не готова расставаться со своими богатствами, поэтому заявила, что всё полученное наследство сразу же продам, чтобы «вернуть» беднякам экспроприированное, и хочу дать в этом священный обет.