Сексуальная жизнь наших предков - [19]

О существовании публичных домов и о том, что там творилось, мы узнавали из книг, романов карманного формата, наводнивших книжные лавки сразу после войны: «К востоку от рая» Стейнбека, «Рождественских каникул» Моэма, «Пышки» Мопассана, а заядлые читатели вроде меня – и из «Красной гвоздики» Витторини.

За пару лет до того мы с Аннеттой Лованио случайно стали свидетелями необычного происшествия. Как-то воскресным утром после мессы мы вдвоём, страстные любительницы театра, оставив подруг на паперти продавать корзинки с фрезиями и шток-розами в помощь «больным да убогим», отправились в зал «Масканьи». Толпа, осаждавшая кассу, явно предвкушала интересное зрелище. Спутницы Аннетты обычно не платили за билет: её мать работала там бухгалтером, и в кассе на подобные визиты закрывали глаза. В общем, мы пробрались в зал, уселись прямо по центру и стали ждать, когда поднимут занавес, не замечая, того, что других зрителей женского пола, не говоря уже про одиннадцатилетних, здесь нет. Нас поразило совсем другое: поперёк сцены, от края до края, была натянута сетка. «Может, в спектакле участвуют дикие звери?» – недоуменно переглядывались мы.

Но вместо этого на сцену в окружении полуголых танцовщиц вышел, непристойно виляя бёдрами, какой-то парень. Он стал рассказывать анекдоты и исполнять куплеты, смысл которых от нас ускользал. Но публика смеялась, аплодировала, кричала неизвестные нам слова, а кто-то, раскрасневшись, даже вскочил со стула и попытался прорваться на сцену (тут мы, наконец, поняли, зачем нужна сеть и с какой стороны от неё дикие звери). Спектакль становился всё интереснее, но внезапно сзади появились две пары рук, которые схватили нас за шкирки и подняли с бархатных сидений. Одна из них принадлежала билетёру, а другая – синьоре Лованио, матери Аннетты.

– А ну вон отсюда! Вон сейчас же! Какой позор! И как вас только понесло на варьете? – шипела она.

Аннетта на целый месяц лишилась походов в кино и театр, я же никому из домашних не призналась, поэтому наказания избежала. Но обе успели понять, что больше всего публика смеялась и кричала при упоминании одного переулка в старом городе.

– Естественно! Там же бордель, – уверенно заявила на следующее утро Чиччи Лодде, которая в свои тринадцать хоть и не читала «К востоку от рая», зато прекрасно разбиралась в теме и знала с десяток названий для этого греховного места: «бордель», «заведение», «дом терпимости», «весёлый дом» и даже «лупанарий». Заодно она заверила нас, что слово «лупанарий» происходит вовсе не от lupo, волка, и те, кто посещает такие места, в полнолуние не покрываются шерстью.

В полнолуние, да и вообще по ночам, нам, девчонкам, так и так приходилось сидеть дома. Зато днём мы пару раз сходили посмотреть на зловещий переулок – правда, не нашли ничего, что свидетельствовало бы о его предназначении.

Нам было по четырнадцать, когда Аннунциата Парис рассказала, что нашла в телефонной книге номер этого борделя с пометкой «Пансион Рины» и собирается туда позвонить – выяснить, как набирают персонал. Мы с Аннеттой должны были предупредить её, если в сторону комнаты с телефоном направится кто-нибудь из взрослых.

Аннунциата набрала номер. Мы чуть не подскочили, когда женский голос, в котором не было ни капли непристойности, отчётливо произнёс:

– Пансион Рины (ага, значит, всё точно). Чем вам помочь?

– Я сбежала из дома, – начала Аннунциата. – Не могу так больше! Хотела бы начать работать. Говорят, вы ищете симпатичных девушек.

– Сколько тебе лет? – спросила женщина.

– Восемнадцать, – соврала наша подруга, надеясь, что голос, ещё по-детски звонкий, её не выдаст.

– Я не могу тебя взять, ты несовершеннолетняя. Перезвони, когда исполнится двадцать один, – холодно ответила мадам Рина и повесила трубку.

Разочарованные столь формальным подходом, мы выбросили бордель из головы: в романах всё выглядело совершенно иначе.

20

Но однажды мать Луизанны Саккетти собрала нас у себя в гостиной, чтобы предупредить о том, какую опасность несут в себе мужчины. Все – как мальчишки, так и взрослые. Лишённые благодаря сенатору Мерлин разрядки завсегдатаи публичных домов при первой же возможности начнут к нам приставать. А ещё станут мастурбировать в школьных уборных или на задних рядах кинотеатров, оставляя после себя лужи смертельно опасной жидкости, которая может «навсегда погубить» любую женщину. «Никогда не оставайтесь наедине с мужчиной, – учила нас синьора, – даже если полностью ему доверяете. Никогда не садитесь в незнакомых местах, не протерев сиденье денатуратом (пузырёк обязательно носите с собой). А дома непременно дезинфицируйте биде и унитаз».

– Мама совсем рехнулась, – ворчала потом Луизанна. – Если ты девственница, как сперматозоиды в тебя попадут? Они же не альпинисты.

По этому поводу мнения разделились. Похоже, некоторые матери сомневались в добродетели своих дочерей, потому что ещё месяца три заставляли их брать с собой в кино полотенце и подкладывать его на сиденье для дополнительной контрацепции.

Мы с Лауреттой таких проблем не знали. Когда дядя Танкреди услышал, что об этом болтают, он позвал нас к себе в кабинет, подробно объяснил и даже показал нам на рисунке, как происходит беременность, а потом добавил, что если будут вопросы, можно обратиться к старшей акушерке его больницы. Видимо, он считал, хотя и не сказал этого вслух, что мы обе ещё девственницы, а значит, больше нам ничего не понадобится. Но через несколько дней в комоде у Лауретты, в ящике для постельного белья, появилась коробочка с диафрагмой и тюбиком спермицидного крема. Я спала в другой комнате и теоретически не должна была об этом знать, поэтому никак не прореагировала на такое недоверие ко мне. У кузины, тогда уже восемнадцатилетней, не было ни официального парня, ни сколько-нибудь постоянных воздыхателей, но, судя по всему, она уже «перешла границу» и вынуждена была заботиться об отсутствии «случайностей». Думаю, если бы об этом узнала бабушка, она сперва пришла бы в отчаяние и разрыдалась, а потом хорошенько наказала бы Лауретту (может, даже отлупила бы) и отправила бы в какой-нибудь колледж в горах, где дисциплина построже и откуда не сбежишь. А потом закатила бы дяде Танкреди истерику. Но, к счастью, она так ничего и не узнала.