Секс, магия и психоделия - [31]

«Я ебал Сандру, — рассказывал он любому, кто готов был его выслушать, — и кислота перенесла моё сознание целиком в крайние полсантиметра головки моего пениса. Я был только этим — всего лишь этим кусочком плоти, целиком окружённым пиздой и пульсирующим от радости. А потом бах, и даже этого не стало. Я был нигде, и в то же время везде. Вот это в точности то, что индусы называют «самадхи» — единство с Всем Сущим».

Конечно, его мечтой было запустить кислоту в водопроводы города Вашингтона. «Даже Линдон Джонсон полюбит мир и прекратит убивать людей», — восторгался он.

Леонард пережил жуткую депрессию, когда в андеграундной прессе многократно написали, что ЛСД распадается на неактивные компоненты, будучи добавлен в проточную воду, на которую воздействует солнечный свет, и таким образом не будет эффективен в водопроводе. «Господи, — сказал он, — всё всегда сложнее, чем кажется. Нам придётся найти другой способ добраться до Джонсона».

Кровь бунтарей становится жиже, как однажды заметил Бернард Вулф; по прошествии нескольких лет мне приелась жизнь в маленьком городке и я снова начал искать работу в большом городе. Я переехал в Нью-Йорк и потерял связь с Леонардом и Сандрой.

Мы снова встретились — в кофейне в Ист-Виллидж. Его тогдашними страстями были кокаин и гомосексуальность.

«Я думаю, кокс разъёбывает мозги, — обеспокоенным тоном сообщил мне он, — но я остановлюсь до того, как он нанесёт мне серьёзный урон. Ты не представляешь, как он влияет на оргазм, малыш. Ой, боже, боже!»

Я спросил, женат ли он до сих пор на Сандре или нет.

«А, да, мужик, она по-прежнему моя матушка-ангел», — восторженно сказал он. «Мы трахаемся с одним и тем же парнем. Все троё, нюхаем и кончаем, нюхаем и кончаем всю ночь напролёт».

«И сие есть Царство Небесное», — посетила меня причудливая мысль. Шли годы, я стал старше; на дворе был 1972 год и оптимизм революционеров шестидесятых был всего лишь смешным воспоминанием. Однажды я был на почте в Чикаго и голос за моим правым плечом произнёс: «Боб Уилсон?»

Я повернулся и взглянул в лицо, которое не совсем узнал. При нём была новая борода, скромная одежда и немного лоска совершеннолетия — но оставалась одна черта. У него в глазах была искра, которую ни с чем не перепутаешь — блеск, который выдаёт человека, который до сих пор гонится за «истиной» и наконец ухватил «её» за полы «её» одежды и готовится овладеть ею всецело. «Леонард?» — спросил я.

«Да, — сказал он, — и я часто переживаю из-за дурного влияния, которое оказывал на тебя когда-то. Из-за тех ужасных вещей, которые я делал, и того, как упорно я пытался склонить других к тому, чтобы и они делали их!» (Ой-ёй, подумал я). «Но теперь я обрёл мир, я был вновь рождён посредством нашего Спасителя Иисуса Христа, и я…»

«Всегда приятно встретить старого приятеля, — быстро произнёс я, — но мне надо торопиться, чтобы успеть на поезд». Я уже бежал.

«Погоди, погоди, — сказал он, — возьми эту брошюру…» Я ещё видел, как шевелятся его губы, когда выскакивал в дверь.

2. Рогатые божества и распаляющие зелья

Должно продавать его кому-то, святое имя любви… весь думая всё об этом, Этом зудящем, Всем целиком, удовольствии, за которое каждый её похвалит, деле, каким был порождён каждый, чтобы порождать… Закон джюнгерлей.

— Джеймс Джойс, «Поминки по Финнегану»

Человеческий мозг состоит из килограмма с лишним жижи, похожей на овсянку. (Более жёсткие, крахмальные мозги, которые можно увидеть в лабораториях или кино — мёртвые; остальные части тела выглядят такими же пластмассовыми после смерти). Внутри этой жижи — этого «заколдованного ткацкого станка», как называл её невролог сэр Чарльз Шеррингтон, этого «улья анархии», как более поэтично выразился романист Бернард Вулф — находятся несколько миллиардов отдельных клеток, каждая из которых может передавать электрический заряд любой другой, любой дюжине или тысяче других в любое время. Каждая такая электрическая цепь отмечает или отвечает на что-то, воздействующее на нервную систему либо изнутри, как это делают мышцы, железы или клетки, либо снаружи — вплоть до света звёзд в ночи.

Архитектор-поэт Бакминстер Фуллер подытоживает это в одном изящном, незабываемом парадоксальном высказывании: «Всё, что мы видим, — говорит он, — внутри наших собственных голов».

Таким образом, если человек был слеп от рождения, а его зрение было восстановлено в результате операции, он увидит совсем не то, что видим мы. Он увидит вихрящийся хаос, который, возможно, устрашит его; только постепенно, в течении месяцев, он научится с помощью врачей и медсестёр, ухаживающих за ним, видеть то же, что и мы. Мы не будем потчевать читателя неврологическими теориями, пытающимися объяснить, почему ЛСД ввергает экспериментирующего с ним в такой же вихрящийся хаос.

Само собой разумеется, мы также слышим мозгом плюс ушами, ощущаем вкус мозгом плюс языком, и, в общем, осознаем всё, только делая внутри наших голов записи на том, что Уильям Берроуз называет «the soft machinery», мягкой машинерией тканей нашего мозга.

Так, под гипнозом человек, которому дали соль и сказали, что это сахар, будет ощущать сладкий вкус, что служит примером феномена «мозг плюс язык». Точно так же загипнотизированный человек, которому показывают зелёный круг и говорят, что он красный, будет видеть его как красный. Это потому что за нас смотрят «мозг плюс глаза».