Секс, магия и психоделия - [29]

Доктор Смит отмечает, что когда он первый раз предложил эту задачу своим студентам, неправильных ответов было в два раза больше, чем правильных. Чтобы предоставить читателю-скептику достаточную возможность здраво поразмышлять над этой задачей, не жульничая, я поместил ответ в одной из нижеследующих глав.

А тем, кто не видит никакой связи между сексом и религией, я предложу слова французского поэта одиннадцатого столетия Пьера Видаля: «Я думаю, я вижу Божество, когда смотрю на обнажённое тело моей дамы». Видаль, согласно его жизнеописаниям, прочитанным мной, даже не был под веществами, когда описывал это благочестивое чувство.

Интерлюдия. Скатываясь к Вифлеему: история Леонарда

Подсевшие на марихуану держатся группами и предпочитают курить в компании других людей, нежели в одиночестве… Ощущается потеря чувства времени и утрата глубинного зрения… Происходит исчезновение большинства внутренних запретов и употребляющий (марихуану) ведёт себя так, как для него или неё вести себя в обычном состоянии даже не было бы и мысли… Жестокие преступления, такие как грабёж, насильственное вторжение, физическое насилие, изнасилование и убийство — обычное дело для людей под её воздействием, и обычно в таком состоянии человек пробует свой первый укол героина…

— «Злоупотребление наркотиками — путь в никуда» Департамент шерифа Грин-Каунти (штат Огайо), исправленное издание 1972 года

«Не против, если я подрочу?» — спросил Леонард. Его жена, сидевшая в кресле рядом с ним, улыбнулась — она привыкла к его эксцентричному поведению.

Но вот я только начинал узнавать о привычках Леонарда. «Прямо тут, в моей гостиной?» — задал глупый вопрос я.

«А почему нет?» — с подозрением спросил он. «У тебя ещё есть какие-то застарелые пуританские заскоки?»

Я не знал, что и ответить. Рядовой американец сказал бы Леонарду, что тот тронулся умом и выставил бы его за дверь, но я уже давно выступал на публике в защиту крайне правого либертарианства, гордящегося тем, что оно более радикально, чем левый анархизм. Я не хотел бы, чтобы стало известно, что мои субъективные предрассудки заставили ограничить чужую сексуальную свободу. «Ну, — начал я наугад, зная, что у меня была причина, но не в состоянии точно её вспомнить, — знаешь, дело в моих детях. Им всем ещё нет шести, и они рассказывают обо всём, что увидят. Когда они станут рассказывать соседским детишкам про то, как ты гонял лысого, а мы сидели и смотрели на это, история обрастёт престранными подробностями. Я готов к тому, что меня выгонят из города за мои причуды, но я не хочу неприятностей из-за твоих».

С моей точки зрения это звучало неубедительно, но Леонард тоже был ультралибертарианцем. Он понимающе кивнул. «Ага, — сказал он, — не стоит мне заставлять тебя расплачиваться за мой приход». Он поднялся с места. «Я зайду в толчок на несколько минут», — сказал он.

Для Леонарда — такого, каким он был в те дни — это был достаточно типичный опыт. В отличие от Джейн, чью историю я рассказывал в прелюдии, Леонард не был взрослым человеком с полностью сформированной и в целом устоявшейся структурой личности, когда началась Наркотическая Революция шестидесятых. Ему было, на самом деле, двенадцать лет от роду, когда доктор Тимоти Лири в 1959 году съел четыре волшебных гриба в городе Куэрнавака в Мексике, пережив то, как «закончилась игра пространства, закончилась игра времени и закончилась игра Тимоти Лири». Леонарду было всего 16 лет, когда Гарвардский университет попросил доктора Лири покинуть его стены, и ему было 18 лет, когда в 1965 приняли большинство законов против ЛСД — как раз тогда я познакомился с ним и его женой, двадцатидвухлетней выпускницей кафедры психологии Сандрой.

Леонард был парнишкой, чью юность многими способами формировали и направляли Наркотическая Революция, Сексуальная Революция и Политическая Революция, все они в те годы были в самом разгаре.

Леонард был анархистом, коммунистом, мистиком, немного фашистом, сторонником «социального кредита», технократом, сторонником аграрных реформ типа «назад к природе» и, что самое важное, сексуальным революционером, и всем этим он был в той или иной степени одновременно — или же так казалось, поскольку эти увлечения приходили и уходили так стремительно, что было похоже, что они обживают сферу его страстей одновременно. Он заявлял, также одновременно, что всем нужно жить на фермах и перекладывать работу на плечи машин, что мы должны жить в гармонии с природой и создавать более совершенные и мощные компьютеры, и что правительство должно обеспечивать покупательскую способность всем гражданам («социальный кредит»), нуждаются они в этом или нет (чтобы отвадить их от излишнего труда), и что правительства не должно существовать, потому что родоплеменное строение общества наилучшим образом отвечало нашей биологической приматской сути.

Естественно, у него был очень высокий IQ. Болваны не приходят к таким диковинным взглядам.

Самым главным, однако, Леонард полагал то, что наше «завравшееся общество» отлучило нас от наших истинных побуждений. В отличие от Фрейда, Райха, Маркузе и других, занявших схожую позицию, Леонард не считал, что ему известно, что на самом деле нами движет. Совсем напротив, он догматично противостоял любому догматизму по отношению к этому щекотливому вопросу; он настаивал на том, что наши истинные побуждения должны быть