Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [72]

– Ведь тебя именно так и используют? – спросил он.

Я плюнула ему в лицо, но он с ухмылкой утерся. Мне страшно хотелось ударить его по лицу чем-нибудь тяжелым. Он прижался лбом к моему лбу.

– Четырнадцать!

– Так, значит, то, что про тебя поговаривают, правда? – его горячее дыхание отдавало перегаром. – Ты – лесбиянка? Будет обидно, если все об этом узнают.

– Три! Два! Один!

Из зала послышался громкий крик «С Новым годом!», и ВИА заиграл Auld Lang Syne[18]. Я закрыла глаза и представляла себе таблетки с цианистым калием, которые были у каждого из нас в личной аптечке во времена Канди. Это были белые овальные таблетки в пузырьке из тонкого стекла, который в свою очередь был обтянут резиной. Нам говорили, что яд действует в течение минуты, и человек уходит безболезненной смертью от остановки сердца.

Я тогда никак не могла понять, зачем нам нужны эти таблетки, если мы настолько далеко от линии фронта.

Он оставил меня в гардеробе. Я не торопилась вставать. Я не думала о том, чтобы выползти наружу. Не хотела звать на помощь. Я вообще не хотела думать. Я хотела спать.

Он вернулся с моим пальто и помог мне встать на ноги. Когда мы выходили из гардероба (сперва Генри, а за ним ковыляла я), мимо нас проходил Андерсон со своей супругой. Андерсон не сказал «С Новым годом!». Он посмотрел на мое порванное платье, смазанную косметику и не сказал ни слова.

Генри был прав. Они меня и в грош не ставили. Даже Андерсон не обратил на меня внимания. Я не была их ровней, коллегой и тем более другом. Все меня использовали: Фрэнк, Генри, Андерсон и остальные. И будут использовать до тех пор, пока не выжмут из меня все.

Генри посадил меня в машину, поцеловал в щеку, как джентльмен, и сказал водителю, чтобы тот вел аккуратно и не лихачил.

Водитель довел меня до двери подъезда. На свой этаж я поднялась, держась рукой за перила. Я все еще чувствовала Генри. Все еще ощущала его запах.

В квартире было по-прежнему холодно. На стеклянном журнальном столике стояла початая бутылка Dom Pérignon. У зеркала во весь рост стояла пара туфель на высоких каблуках, которые я примеряла перед уходом, но передумала надевать. На полке стояла одинокая рождественская открытка, которую я получила от Ирины.

Я сняла туфли. Платье. Смыла косметику. Залезла в душ и долго стояла под струей горячей воды. Потом легла в кровать и проспала весь день. Проснулась только следующей ночью.

Проснувшись, я пошла в ванную. Отсчитала шестую от стены плитку и подковырнула ее красным ногтем. Ноготь сломался. Я откусила надломанный кусок и выплюнула его на пол. Вынула из-под плитки визитку с адресом «Sara’s dry cleaners, 2010, Р-стрит, Вашингтон, округ Колумбия».

Я держала в руке визитку и думала об Ирине. Я хотела запомнить все, что между нами было. Я хотела архивировать и сохранить все воспоминания, связанные с ней, чтобы в будущем могла легко и без искажения их вспомнить. Я должна была сохранить эти воспоминания от разрушительного влияния времени, от других людей, а также от того человека, с которым мне придется стать.

Как только я приду по этому адресу, у меня уже не будет пути назад.

Двойной агент теряет часть себя для того, чтобы жить в двух мирах одновременно, хотя на самом деле не живет ни в одном из них.

Я вспомнила, как Ирина сидела на краю сиденья за столиком в Ralph’s, вытянув ноги в проход, и как повернула в мою сторону голову, чтобы посмотреть на меня в самый первый раз. Я вспомнила розовую жвачку на автозаправке в Леесбурге по пути на винодельческую ферму, которая оказалась закрытой. О том, как вечером, когда выпал первый снег, мы катались с горки с Форт-Рено – самого высокого холма в центре. Как я смеялась, когда мы встретились на станции метро Тенлитаун на красной ветке, когда она показала мне два зеленых подноса из кафетерия Агентства, на которых и предлагала кататься с горки. Я тогда показала на свои высокие каблуки и сказала, что в таком виде я точно не смогу этого сделать. Тогда Ирина попросила меня съехать хотя бы один раз. Я помнила, как холодный ветер дул в лицо, когда я скатывалась с горки.

Я помнила, как мы с ней вбежали в Safeway за десять минут до закрытия. Мы хотели купить торт ко дню рождения. Никто из нас не родился в тот день, но Ирина настаивала на том, что мы должны купить торт. Сотрудник отдела выпечки уже снял фартук и собирался идти домой, но она попросила, чтобы тот написал на торте мое имя с восклицательным знаком синей глазурью.

Помню, как мы с Грейвли-Пойнт смотрели на садящиеся в аэропорту Нейшенал самолеты. Как мы прильнули друг к другу, завернувшись в одеяло, и как вдалеке появились огни самолета. Как рев моторов слышался все ближе, и как самолет пролетел над нами. Они пролетали так близко, что, казалось, будто мы можем потрогать фюзеляж. Как дрожала земля, когда мы впервые поцеловались.

Я хотела запомнить утро в моей квартире после того, как мы впервые занимались любовью. В ту ночь все развалилось, словно распустился свитер после того, как потянули за нитку. Когда она ушла, я вынула из кладовки подарок, который купила для нее, – старинный рисунок с изображением Эйфелевой башни. После того как мы посмотрели картину «Забавная мордашка», Ирина сказала, что было бы здорово когда-нибудь съездить вместе в Париж. После этого я купила ей небольшую, размером с ладонь, графическую работу чернилами и пером с изображением Эйфелевой башни. Подарок был упакован в грубую оберточную бумагу и перевязан красной лентой. Я хотела подарить этот рисунок ей на Рождество, но он так и остался у меня в кладовке.