Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [65]

Глава 14. Преданный компании сотрудник

Мне надо был слетать по работе в Лондон и переговорить с одним человеком по поводу книги. Мой рейс вылетал в одиннадцать утра. Я попросил стюардессу повесить мой пиджак и принести виски. Со льдом, так как дело было все-таки до обеда. Стюардессе Кит шла пилотка и сине-белая форма с белыми перчатками авиакомпании Pan Am. Она была вполне симпатичной и могла бы занять второе или третье место в конкурсе красоты где-нибудь на Среднем Западе.

– Пожалуйста, мистер Фредерикс, – сказала она, передавая мне виски, и подмигнула.

Я называл себя разными именами, которые придумывал сам или которые мне давали другие. Родители назвали меня – Теодор Хелмс III. В начальной школе все звали меня Тедди, в старших классах – Тед, но в колледже я снова вернулся к имени Тедди.

Для Кит и всех остальных, кто в ближайшие два дня спросит, как меня зовут, я – Харрисон Фредерикс. Для своих друзей – Гарри. Мне двадцать семь лет, и я родился в Вэлли-Стрим, штат Нью-Йорк. Харрисон Эдвин Фредерикс работает аналитиком в Grumman Aerospace Corp. и (представьте себе) ужасно не любит летать. Если вы каким-то непонятным мне образом проверите содержимое его карманов, то обнаружите в них счет с бензоколонки Texaco, расположенный в семи километрах от его дома, открытую упаковку Juicy Fruit и платок с вышитой на нем монограммой его ФИО – HEF.

Я положил свой атташе-кейс на пустое соседнее кресло. Он был изготовлен на заказ во Флоренции, обтянут кожей каштанового цвета и закрывался на один медный замок. Отец подарил мне его, когда я окончил Джорджтаунский университет, спустя ровно двадцать два года с тех пор, как его окончил отец. Он передал мне атташе-кейс после тихого ужина вместе с матерью в клубе, членом которого являлся, и сказал, что хотел бы, чтобы я в будущем ходил с ним в Сенат, Верховный суд или адвокатскую контору, название которой совпадало бы с фамилией, которую носила наша семья. Тогда отец еще не знал, что на втором курсе я поменял специализацию. Я перестал изучать право и начал учиться на кафедре славянских языков.

Летом после первого курса я совершенно четко осознал, что не хочу работать в адвокатской фирме отца. Проблема заключалась в том, что я не знал, чем хочу заниматься. Я чувствовал себя совершенно потерянным. После трагической гибели брата я впал в глубокую депрессию. Я чувствовал себя так, будто надо мной нависла туча, словно человек, вышедший на пляж загорать и попавший в тень от облака. Я перестал выходить из дома и потерял аппетит. Я весил, как в выпускном классе школы, и цвет моего лица стал таким же серым, как тротуар. Выйти из этого пике мне помогли не родители или доктор, которому они убеждали меня рассказать о своих проблемах. Тогда мне помог роман «Братья Карамазовы», а потом «Преступление и наказание», «Идиот», а после этого и все остальные произведения, которые вышли из-под пера этого писателя. Мне казалось, что Достоевский бросил мне, стоящему в тумане, веревку и начал тянуть. Я прочитал его мысль о том, что русские, с одной стороны, не верят в апокалипсис, а с другой – не являются нигилистами, и подумал: «Да! Вот оно!» После этого я пришел к убеждению (как убеждаться могут лишь молодые люди), что в глубине души являюсь русским.

Я начал изучать творчество великих русских писателей.

После Достоевского прочитал Толстого, Гоголя, Пушкина и Чехова. Закончив чтение признанных писателей, я обратился к изучению тех, чье творчество не одобряли официальные власти: Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и Михаила Булгакова. С началом учебного года я вернулся в вуз, ощущая, что туман, хотя не окончательно, но все же постепенно рассеивается.

И вот спустя шесть лет в моем атташе-кейсе лежали вовсе не рабочие записки и правовые документы, а главный источник моего беспокойства – мой собственный незаконченный роман.

Я сделал глоток виски и протянул руку к атташе-кейсу, но достал из него не черновой вариант своего романа, а книгу Джека Керуака «В дороге». Говорили, что этот роман Керуак написал за три недели на едином «свитке» бумаги под воздействием бензедрина[16]. Возможно, мне стоило перенять его опыт и начать писать под воздействием и на свитке. Я открыл роман, прочитал несколько первых предложений и закрыл. Выпил виски и заснул.

Когда я проснулся, мы были уже далеко над Атлантикой, и я решил взглянуть на рабочий вариант моего романа. Вчера ночью после ужина с Ириной я начал дорабатывать сюжетную линию, расклеив на стене спальни карточки с именами героев и основными событиями, чтобы понять, как лучше всего они могут взаимодействовать. Мне казалось, что я на правильном пути и становлюсь настоящим писателем. А может, и не становлюсь.

Я никому не рассказывал о том, что пишу роман, а также о том, что мечтаю стать писателем. Не говорил об этом ни родителям, ни Ирине, ни даже Генри Ренне, который был моим лучшим другом после Гротона. Некоторые считали Генри карьеристом, а некоторые – полным козлом. Возможно, они были совершенно правы. Но этот человек мне очень помог после гибели моего брата. Месяцы после смерти Джулиана тянулись, словно бесконечно однообразный русский ландшафт. В то время Генри часто бывал у меня, мы пили виски и говорили до утра.