Секреты и сокровища. 37 лучших рассказов 2005 года - [18]

Только после того, как они прошли в прихожую, и дверь за ними захлопнулась, Кантемиров отпустил рукав Иванова и сказал:

— Раздевайтесь. Этот дом достался мне от дедушки. Он огромен во всех отношениях, и вы можете располагаться здесь, как вам удобно.

Иванов ничего не отвечал. Было видно, что он смущен, тронут и не понимает, зачем его сюда пригласили.

— Ну, что же вы? Снимайте ваше пальто и сапоги, — настойчиво, но мягко произнес Кантемиров.

— Вам это может не понравиться…, - неуверенно сказал Иванов.

— Причем здесь какие-то личные пристрастия? Будем открыты, как бутылки. Снимайте пальто и ничего не бойтесь.

Иванов покорно снял пальто и кое-как стянул сапоги. Брюк на нем не было, а на бедрах болталось некое подобие трусов, собственноручно изготовленных Ивановым из мешковины. Майка, казавшаяся на улице желтой, на поверку оказалась зеленой. Впрочем, если смотреть на нее долго (чего Кантемиров не делал), она снова становилась желтой, как страница старой книги, и на ней действительно начинали проступать письмена, разбирать которые нам теперь недосуг. Запахло мочой, немытым телом и чем-то приторно сладким — так пахнут долго незаживающие раны и мертвые мыши, — но длинный породистый нос Кантемирова даже не дрогнул.

— Я должен вам все здесь показать, — сказал он. — Если бы вы находились снаружи, то осматривать дом нужды бы не было. Но поскольку теперь вы находитесь внутри, вам не может быть не интересно внутри чего именно вы находитесь. Ведь так?

— Да, это так, — коротко согласился Иванов.

— Тогда давайте начнем прямо отсюда.

С эти словами Кантемиров, увлекая за собою Иванова, двинулся по длинному коридору вглубь дома, размеры которого укладывались во всякое воображение лишь наполовину.

— Мой дедушка был великим исследователем и изобретателем, — начал свой рассказ Кантемиров. — Однажды он изобрел машину для сглаживания острых теней, поэтому, как вы уже смогли, наверное, заметить, свет в этом доме всегда падает так, что острых теней не образуется. Острые тени — причина многих бед и несчастий. Именно они являются источником массовых фобий, коллективных психозов и межнациональных конфликтов. Разорванная острыми тенями социальная действительность нестабильна и порождает в человеке агрессию и чувство неудовлетворенности собой.

— Да, это так, — соглашался Иванов. — Если бы раньше у меня была машина вашего дедушки, мне не пришлось бы тратить так много времени на разрешение внутренних противоречий. Ведь я каждый раз не знаю, стоять мне или уже идти, почесаться мне или пока подождать, уснуть или, наоборот, проснуться. Сглаживание теней — великое дело.

— Но это далеко не все, — продолжал Кантемиров. — Однажды, вернувшись из экспедиции по лесам Пернамбуку, мой дедушка привез с собой удивительных ящериц, кожа которых обладала свойством замедлять течение времени. Несколько комнат в этом доме обиты изнутри кожей этих замечательных созданий, но я туда не заглядываю. С моей стороны было бы слишком опрометчиво провести годы, поворачивая дверную ручку. Это не для моей деятельной натуры.

— А вот я бы, пожалуй, не отказался, — заметил Иванов. — "Он провел свои лучшие годы, поворачивая дверную ручку". Вы чувствуете, как звучит! В этом есть какой-то запредельный романтизм.

— Да, — согласился Кантемиров, — в этом действительно что-то есть, но, увы, не для меня. Разнообразие — единственное, что еще удерживает меня в этом мире. А что удерживает вас?

Иванов задумался. Он явно не ожидал такого вопроса. Прошло долгих десять минут. Кантемиров, закрыв глаза, молча стоял, опираясь о стену. На его тонких губах блуждала отрешенная улыбка, будто бы он уже и не ждал ответа. Иванов чесал бороду и беззвучно шевелил губами, подыскивая слова.

— Я думаю, — наконец произнес он, — кто-то специально приходит ко мне из мглы и тумана, чтобы удерживать в этом мире.

— Из мглы и тумана? — оживился Кантемиров.

— Да. Как вы, должно быть, знаете, за каждым из нас с самого рождения следуют мгла и туман. Обычно это никак не отражается на жизни человека. Мгла и туман существуют просто для того, чтобы было куда потом умирать. Но в моем случае не все обстоит так просто…, - Иванов замолчал, собираясь с мыслями.

Кантемиров его не торопил. Он, как никто другой, понимал, что выражение некоторых смыслов требует предельной грамматической собранности и семиотического внимания.

— Из мглы и тумана ко мне приходят куклы. Розовощекие пластмассовые пупсы с голубыми глазами. Они разговаривают со мной игрушечными голосами, но я их не понимаю. То, что во мне должно понимать, пока еще спит. Я не вижу связей, не разумею отношений и, по сути дела, могу работать только телом, — Иванов вздохнул. — А как обстоят дела с пониманием у вас?

— О, я всё понимаю ясно и отчетливо, — сказал Кантемиров. — Как только я слышу какой-нибудь звук или вижу какой-нибудь цвет, я тут же понимаю это. Пролетит ли птичка, пробежит ли собачка, просвистит ли в степи пуля, я тут же все понимаю. Должно быть, я унаследовал это свойство от дедушки. То, что раньше понимало в дедушке, теперь понимает во мне. Вот и все.

— Вы даже представить себе не можете, как вам повезло! — воскликнул Иванов. — Вот бы и мне научиться немного понимать…. Как вы думаете, это возможно?