Марья Алексеевна вышла купить черный чай, устала и умерла. Время близилось к полудню. Солнце висело над городом, подрагивая и не двигаясь, как выскользнувший из рук зазевавшегося первоклассника гелиевый шарик. Марья Алексеевна сидела на стуле у входа в гастроном, облокотившись на спинку и вытянув вперед ноги в теплых старушечьих чулках. Каждый, кто заходил в стеклянную дверь – за солью ли, за конфетами, за сметаной, или печеньем, – отражался в ее глазах, от одного уголка глаза до другого проделывал путь, ничем не потревоженный – ни движением зрачков, ни мелкими сокращениями зрительных мышц, контролировать которые обычно не в силах смотрящего. На разжавшихся пальцах правой руки Марьи Алексеевны, зацепившись, висела сетчатая авоська, а в ней – две пачки чаю, желтые пухлые кубики с нарисованными на них слонами, на каждом из них ехал человек в пышной чалме, подкручивал ус и курил длинную трубку. Солнце сдвинулось с места и медленно спускалось к горизонту. Тень, отбрасываемая Марьей Алексеевной, становилась все длиннее, пока не пересекла площадь, упершись в дом напротив. На этом месте тени прежде не задерживались, и прохожие, пересекая темную прохладную полосу, чувствовали, что что-то изменилось, что-то возникло, появилось и присутствует там, где раньше его не было. Некоторые ускоряли шаг, некоторые перепрыгивали, одна только Лю-Сю задержалась в этой тени, повернула голову и встретилась взглядом с Марьей Алексеевной. Вызвали полицию. Покойницу отнесли домой, прямо, как была, на стуле. Авоську с желтыми кубиками кто-то положил ей на живот, чтобы не пропала. Думали ломать дверь квартиры, но потом сообразили, что Марья Алексеевна должна же быть с ключом – так и оказалось. Ключ был неожиданно теплым. Видимо, лежал в кармане с солнечной стороны.
Полиция должна была оповестить родственников, но в квартире Марьи Алексеевны не обнаружилось никаких документов, которые помогли бы установить с ними связь – ни писем, ни телеграмм, ничего. Только фотография Хемингуэя в рыбацком свитере, деревянные щипцы для орехов в форме головы Мефистофеля с алыми губами, да четыре одинаковых, в твердой обложке с золотым тиснением, томика Овидия на полке. Впрочем, такие томики в нашем городе есть практически у каждого. Их дарят при значимых событиях, раз такое дело. Выходило, что у Марьи Алексеевны подобных событий было минимум три, не считая рождения, но это полиции никак не помогало. Квартиру с Марьей Алексеевной внутри опечатали. Выйдя во двор, Лю-Сю посмотрела в ее окна, на втором этаже. Небо было затянуто облаками, стекла тускло поблескивали, отражая свет фонарей; крючковатый алоэ громоздился на подоконнике.
Нужно было решать вопрос с похоронами, и, опять же – что бы мы делали без Лю-Сю. Погребение – дело накладное, но Лю-Сю нашла выход – вычитала в объявлениях, выведала у знакомых знакомых, вызвонила в инстанциях. В общем, оказалось, что существуют бригады могильщиков-практикантов, которые все организовывают, что называется, под ключ, от А до Я, буквально за гроши, только чтобы опыта набраться. Лю-Сю такую бригаду и выписала из области.
* * *
Мы стоим у подъезда и ждем Марью Алексеевну. Ирина Павловна с пятого этажа вздыхает в накрахмаленный платок. Антонина Федоровна из третьего подъезда, как всегда, – с беззубой болонкой Лили на поводке. И Лю-Сю, конечно, тоже здесь. На ней кимоно с фламинго, подпоясанное широкой лентой, волосы забраны в тяжелый пучок со спицами, лицо выбелено мелом, брови подведены углями. Наконец, мы слышим на лестнице стук шагов, цокают кованые каблуки. Распахивается дверь подъезда. Марья Алексеевна сидит на золотом троне; трон стоит на носилках из сандалового дерева; носилки несут шестеро человек в черных костюмах и масках.
– А маски-то для чего? – шепчет Ирина Павловна.
– Так нужно, – отвечает Антонина Федоровна, берет на руки Лили, и покрепче прижимает ее к себе.
Марья Алексеевна проплывает над нами. На голове ее – кружевной чепец. Лицо спокойное, торжественное и немного обиженное. Мы пристраиваемся за носилками. Процессия движется по главной улице. Окна отражают солнце красными всполохами. В комнатах плачут женщины и дети. «Мама, мама, – доносится из одного из окон, – там похороны и оркестр!» И действительно, оркестр же! Странно, что мы на него не обратили внимания, а, меж тем, уже давно ведь идем, пританцовывая. Оказывается, за нами все это время ехал грузовик, на его кузове – платформа. На ней дуют в трубы щекастые негры, извивается вокруг своего инструмента контрабасист; ударник, орудуя локтями, отстукивает ритм. Лили подвывает в такт. На барабанной установке надпись: «ВИА “Долороза”». В медных тромбонах отражаются заполненные людьми улицы. Крутят сальто акробаты; пляшут на канатах арлекины; из переулков присоединяются люди в маскарадных костюмах – звездочеты в расшитых мантиях, силачи с топорами и лицами, скрытыми под красными колпаками, воины на верблюдах, факиры на слонах, всадники с кривыми саблями, тигры с орлиными головами, скелеты в ржавых кольчугах, львы с золотыми клыками, лисы, птицы, стрекозы, змеи с крыльями и без крыльев.
