Секреты Достоевского. Чтение против течения [заметки]

1

Краткое описание событий той знаменательной ночи см. в примечаниях редакторов в [Достоевский 1972а: 465–466].

2

«Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло всё, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным» [Достоевский 1976:290].

3

См. [Касаткина 1996].

4

Эмерсон цитирует Джексона по [Jackson 1966: 52].

5

Читатели, желающие изучить в подробностях богословские и философские взгляды Достоевского, могут ознакомиться с некоторыми замечательными современными исследованиями, в том числе: [Knapp 1996; Scanlan, 2002; Cassedy 2005; Jones 2005].

6

См. фундаментальное исследование В. В. Виноградова о русских литературных истоках «Бедных людей» [Виноградов 1929: 291–389]. «The Young Dostoevsky» Виктора Терраса остается наиболее глубоким англоязычным исследованием различных литературных традиций, оказавших влияние на «Бедных людей»; см. [Terras 1969].

7

См. [Rosenshield 1986: 525].

8

Возможно, Достоевский узнал об этом стихотворении от своего близкого друга И. Н. Шидловского, что, учитывая значительное личное влияние Шидловского на него, лишь делает этот образ более убедительным. Якубович [Якубович 1991: 54–55] анализирует сложности мотива «хищной птицы» и его появление в русской литературе соответствующего периода с полезными подробностями.

9

Джозеф Франк косвенным образом отмечает эту связь, когда говорит об «идеологической борьбе» Девушкина: «борьбе с мятежными мыслями, неожиданно возникающими у него под давлением его эмоционального участия в судьбе Варвары и находящимися в таком противоречии с безусловным повиновением, которое он принимал как неизменную линию поведения до этого момента» [Frank 1976: 140] (курсив мой. – К. А.). В. Е. Ветловская также допускает возможность более широкого истолкования бунта Макара Девушкина. Восставая против существующего порядка, он теряет невинность. См. [Ветловская 1988: 131].

10

См. [Watt 1957].

11

Слово «подноготная» мигрирует из этого эпиграфа в уста преувеличенно сексуального персонажа в одном из следующих романов (Валковский в «Униженных и оскорбленных» (1861)): «Если б только могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, <…> то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад» [Достоевский 1972в: 361].

12

Маргинальное обиталище Макара Девушкина связывает его с Человеком из подполья, который обитает в промежуточном пространстве и чье затруднительное материальное положение во многих отношениях напоминает положение Макара Алексеевича. Оба героя пугающе бестелесны. Кухня может быть истолкована как символическое пространство, в котором появление потусторонних сил более вероятно, чем где-либо еще. См. [Morson 1978: 224–225].

13

Подобно всем остальным известным мне исследователям романа «Бедные люди», Джо Эндрю не ставит под вопрос реальность этого ключевого события; более того, считая Быкова злодеем, он называет прочтение Терраса, в котором сквозит скептицизм, «необычным». Кроме того, Эндрю полагает, что ни Анна Федоровна, ни Быков «не занимают центрального места в диегезисе романа» [Andrew 1998: 174].

14

Романы Достоевского «наполнены признаниями героев, которые выглядят как правда, но на самом деле являются ложью, в которых даже сам дух откровенности противоречит ее заявленной цели. В этих романах вновь и вновь показывается, как самообман и самооправдание сводят на нет усилия, целью которых является самопознание» [Morson 1993: 24].

15

Следует считать «фоном» для образа Девушкина не только Покровского-старшего, но и его сына. См. [Rosenshield 1982: 99-110]. Хотя сексуальный характер влечения между Варенькой и молодым Покровским несомненен, юность, невинность и пассивность Покровского не позволяют нам согласиться с точкой зрения Эндрю, согласно которой он также является символом «“отца”, “совращающего” свою дочь» [Andrew 1989: 180].

16

Цит. по [Brewer 1997: 103].

17

Мой вывод дополняет истолкования Гэри Розеншильда и Ребекки Эпштейн-Матвеевой. Розеншильд, изучая характеры персонажей романа с точки зрения психологического реализма, указывает, что «можно с полным основанием заметить: сентиментальная героиня оказывается большим реалистом, чем скромный чиновник» [Rosenschield 1986: 530]. Матвеева уделяет больше внимания взаимоотношениям героев романа с книгами: «В то время как главный герой, читая литературные произведения, наивно отождествляет себя с их вымышленными персонажами, его собеседница чем дальше, тем больше теряет связь с литературными текстами» [Matveyev 1995:538].

18

[Бубер 19956].

19

[Новалис 2003: 143].

20

Письмо Н. Н. Страхову, 26 февраля – 10 марта 1869 года [Достоевский 1986: 19].

21

Даже критически настроенный Белинский не заходит настолько далеко, чтобы осудить самого мечтателя; он считает мечтателя продуктом среды, в которой он живет, и не источником, а скорее жертвой вредного влияния.

22

См. воспоминания А. И. Савельева, К. А. Трутовского, А. Е. Ризенкампф, С. Д. Ивановского и др. в [Вацуро 1990,1]. Критик XX в. А. Л. Бем приводит убедительный аргумент в пользу автобиографических корней образа мечтателя в творчестве Достоевского. См. [Бем 1938: 103–104].

23

Общественные и политические аспекты этой парадигмы хорошо изучены.

Лучше всего ее литературное и психологическое влияние на развитие русской художественной прозы объяснила Л. Я. Гинзбург в своем классическом труде «О психологической прозе» [Гинзбург 1977], а Ирина Паперно дает блестящий анализ взаимосвязи между политикой, любовными треугольниками и сексом у следующего поколения – в романе Чернышевского «Что делать?» [Рарегпо 1988].

24

Мое прочтение не противоречит концепции Роджера Андерсона, который считает «структурную двойственность несовместимых моделей реальности» основной причиной двойственности персонажей Достоевского. См. [Anderson 1986: 9].

25

В мире Достоевского один герой может быть двумя. В какой степени, например, Свидригайлов является самостоятельной личностью, а в какой он является порождением бессознательного Раскольникова? К счастью, согласившись с общепринятым обозначением фантастического в своем анализе характера персонажа, мы оказались избавлены от необходимости выбирать между этими двумя вариантами.

26

См., в частности, [Бем 1938: 117–118 и 139–141].

27

Может быть, этот старичок – двойник самого автора, который появился в качестве камео, чтобы доставить эту сучковатую трость в мир своего рассказа? Если такое истолкование правомерно, оно служит добавочным подтверждением гипотезе Бема, согласно которой фантазия о спасении, запечатленная во многих произведениях Достоевского, как минимум отчасти носит автобиографический характер. Если мы пренебрежем опасностями, которыми грозят анахронизмы, то обнаружим в этом необычном господине сходство с Достоевским зрелых лет. Дочь Достоевского Любовь вспоминает, что ее отец любил бесцельно бродить по городу: «Он блуждал по самым темным и отдаленным улицам Петербурга. Во время ходьбы он разговаривал сам с собою, жестикулировал, так что прохожие оборачивались на него. Друзья, встречавшиеся с ним, считали его сумасшедшим» [Анциферов 1923:20]. Независимо от того, правдиво ли это воспоминание, или это характерная для данного мемуариста выдумка, появившаяся благодаря прочтению Любовью Достоевской произведений своего отца, трудно удержаться и не включить ее в данное исследование того, как жизнь становится вымыслом (и наоборот).

28

Достоевского в детстве впервые познакомила с «Тысячей и одной ночью» «часто гостившая» в доме «старушка Александра Николаевна» [Достоевский 1974: 520]. Известный Достоевскому вариант был, вероятно, переводом с французского, появившимся в России в конце 1760-х годов.

29

Включая, разумеется, фаллический смысл, начиная с «Проблемы тревоги» Фрейда (1936).

30

Недостаток места не позволяет нам провести здесь более подробный анализ холодной дождливой петербургской погоды. В своем недавно вышедшем исследовании семиотики этого города Джулия Баклер исследует важность его наиболее неприятных метеорологических явлений для создания «петербургского текста» русских писателей XIX века. См. ее работу [Buckler 2005], особенно с. 19–20.

31

В еще одном смысловом слое, на этот раз вдвойне межтекстовом, нам вспоминаются дискуссии по поводу впечатления, которое произвела в свое время на читателей сентиментальная повесть Руссо «Новая Элоиза»: «Читатели писали издателю Руссо о, например, слезах и вздохах, учащенном сердцебиении, рыданиях, припадках и острых конвульсивных болях, вызванных чтением “Новой Элоизы”. И тем не менее они продолжали ее читать» [Laqueur 2003: 205].

32

Этот образ Террас характеризует как «комичный» [Terras 1969: 35].

33

См. [Miller 1979: 89-101; Belknap 19906: 113–121]; и мою статью [Flath 1993: 510–529]. Сведения об общем контексте данной темы см. в [Ваггап 2002].

34

В работе «Открывая сексуальность в Достоевском» Сьюзен Фуссо дает развернутый анализ этой темы, в том числе в руссоистском (и общественнопсихологическом) контексте поздних произведений Достоевского, в особенности «Подростка» и «Братьев Карамазовых». Молодые герои этих романов (Алеша и Аркадий) ставятся в ситуации, наводящие на мысли

35

В своем прощальном письме Настенька пишет: «О, простите, простите меня! <…> Не обвиняйте меня» [Достоевский 19726: 140].

36

Так же, кстати, дело обстоит и с признанием Ставрогина – но мы поговорим об этом ниже.

37

[Достоевский 1976а: 149].

38

[Бубер 19956].

39

Перевод Г. Кружкова.

40

Четвертый том фундаментальной биографии Достоевского, написанной Джозефом Франком, является лучшим англоязычным источником подробных сведений об этих событиях. См. [Frank 1995а: 32; 151–169].

41

В своей весьма полезной книге об азартных играх в русской культуре Ян Хелфант в первую очередь интересуется писателями пушкинского поколения. Он анализирует карточные игры, а не рулетку, которая так завораживала Достоевского. Тем не менее в послесловии к своей работе он уделяет внимание переживаниям Достоевского, а также отражению культурных мифов и стереотипов, унаследованных им от предшественников, и реакции на них в его романе. Хелфант рассматривает этот вопрос с психологической, социологической и культурной точек зрения. См. [Helfant 2002: 115–129].

42

Гейр Хьетсо документально описывает цикл вины, наказания самого себя через игру и вдохновения в годы, проведенные писателем в Европе. См. [Kjetsaa 1987: 208–213]. Незаменимым источником по этому вопросу также является работа Жака Катто «Достоевский и процесс литературного творчества» [Catteau 1989], особенно с. 135–153.

43

Анна Григорьевна затрагивает эту болезненную и увлекательную тему в своих «Воспоминаниях». См. [Достоевская 1987], особенно с. 126–138.

44

Анализу роли Алексея в романе посвящен обширный корпус литературоведческих исследований. Для Роберта Луиса Джексона Полина является суррогатом «госпожи Удачи» или судьбы до тех пор, пока Алексей сам не обращается к реальности – игорным столам. В своем классическом исследовании Д. С. Сэвидж также анализирует отказ Алексея от свободного выбора, связывая его со сквозной для творчества Достоевского темой утраты религиозной веры. Пол Дебрецени показывает, как, пародируя в «Игроке» «Манон Леско» Прево, Достоевский наглядно демонстрирует, что ценности XVIII столетия не годятся для решения проблем его эпохи. Джозеф Франк разъясняет значение романа для понимания русского национального характера. См. [Jackson 1981: 208–236; Savage 1950: 281–298; Debreczeny 1976:1-18; Frank 19956: 69–85].

45

См. [Posner 2002: 21].

46

Полезный и глубокий анализ взаимоотношений между светской и религиозной духовными сферами в творчестве Достоевского см. в [Kroeker and Ward 2001].

47

В работе Лизы Кнапп «Аннигиляция инерции» [Knapp 1996] дается всесторонний анализ философских и религиозных корней этой ключевой для творчества Достоевского оппозиции. Хотя Кнапп не останавливается особо на «Игроке», мое исследование многим ей обязано.

48

«Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост» (Втор. 23: 19).

49

Интересующиеся этим вопросом могут ознакомиться с исследованиями «тяготеющего над сокровищами “проклятия”» («духа кладов») в работе С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» [Максимов 1903] и других его сочинениях, а также М. Забылина «Русский народ: его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» [Забылин 1880]. Выражаю признательность Наталье Кононенко за это наблюдение.

50

См. также [Яновский 1990: 235]. Неспособность Достоевского отказать в просьбах о деньгах родственникам – взрослому сыну его первой жены, а также вдове и детям его брата Михаила – явилась причиной конфликтов с Анной Григорьевной в первые годы их брака, которые она описывает в своих воспоминаниях.

51

См. [Frank 2002а: 561; Штакеншнейдер 1990: 363].

52

Дж. Франк «В поисках Достоевского», рецензия на роман Л. Б. Цыпкина «Лето в Бадене» [Frank 20026: 76]. Я не считаю возможным подробно анализировать «еврейский вопрос» в творчестве Достоевского; эта тема широко освещена в литературе. Интересующиеся могут ознакомиться со статьей Максима Шраера «Еврейский вопрос и “Братья Карамазовы”» [Shreyer 2004: 210–233].

53

Например, Франк, строящий свой анализ «Игрока» на противопоставлении «привлекательно человечных» русских персонажей, которые действуют под влиянием чувств и не желают «ограничивать все потребности и желания личности простым накоплением богатства», и тех, кем движут корыстные побуждения. Франк сочувствует проигрышу бабушки, который он называет «катастрофой»; у него она «сокрушенно ковыляет домой»; она была «обречена всё потерять», и т. д. [Frank 19956: 74–78].

54

[Ryan 1999: 50–51]. См. также работу Фейт Вигзелл «Русский народный черт и его литературные отражения»: «Перекрестки дорог, пороги и бани считались наиболее опасными местами, особенно в некоторые граничные периоды дня или года. В их число входила полночь» [Wigzell 2000: 63].

55

Из личной беседы.

56

Здесь, кстати, следует отметить, что история отношений Достоевского с Сусловой зачастую влияла на трактовки его романа. Полина в «Игроке» – если не считать ее любовной связи с Алексеем, а также, возможно, с де Грие – в остальном более добродетельна и скромна, чем принято считать у литературоведов. Примером может служить ее постоянная и нежная забота о находящихся на ее попечении детях – в произведениях Достоевского это всегда признак положительных душевных качеств. Нам не следует забывать, что мы видим ее лишь глазами явно небеспристрастного Алексея, у которого, возможно, есть свои причины представлять ее как обольстительницу и который бежит от ее любви, хотя заявляет, что добивался ее.

57

Об этом Достоевский пишет в письме сестре Аполлинарии Надежде Сусловой от 19 апреля 1865 года [Достоевский 1985: 121]. См. также [Накамура 1997:68].

58

Таким образом, мы (не без удивления) обнаруживаем важную роль «прозаических» ценностей в жизни и творчестве Достоевского. Подробное изложение этой перспективной теории и ее зарождения в работах М. М. Бахтина см. в книге Кэрил Эмерсон и Гэри Сола Морсона «Михаил Бахтин: создание прозаичного» [Emerson and Morson 1991].

59

[Бубер 1995а].

60

[Kernan 1990: 132].

61

Гегель Г. В. Ф. «Феноменология духа». СПб., 1992. С. 172.

62

Здесь Рассел цитирует Григория Нисского.

63

Дебора Мартинсен подробно анализирует роль лжи в произведениях Достоевского в своей книге [Martinsen 2003]. Сосредоточившись на динамике развития героев, Мартинсен обнаруживает в лжецах Достоевского скрытый смысл: они играют роль «резких социальных критиков, делающих тайное явным». Ольге Меерсон принадлежит интереснейшее исследование о том, как нарративное табуирование в произведениях Достоевского привлекает внимание к ключевым скрытым элементам [Meerson 1998].

64

Произведенный Дэвидом Даноу лингвистический анализ нарративной структуры Достоевского может быть полезен для понимания того, как это работает на уровне повествования. Даноу исследует разницу между миметикой (речью, непосредственно сопровождающей описываемое событие) и Ьиегетикой (языком, используемым для описательных и информативных целей) [Danow 1991: 56].

65

Вышедшая в 1978 году работа Гэри Розеншильда остается лучшим анализом этого процесса и вообще способа повествования в рассматриваемом романе. См. [Rosenschield 1978].

66

Важным источником для сюжетной линии Дуни и Свидригайлова является, например, роман Жорж Санд «Мопра». См. [Belknap 1990: 40]. См. также [Komarovich 1928]; цит. по [Frank 2002: 765, note 13].

67

Для Нины Пеликан Страус отвращение Раскольникова к сексуальной сфере, которое она считает частью более обширного комплекса его взглядов на все женское в целом, отчасти является продуктом «мужских понятий о самостоятельности, власти и рациональности», в неявном виде содержащихся в его теориях. См. [Straus 1994: 20–21].

68

Если Свидригайлову примерно пятьдесят лет [Достоевский 19726: 369], к моменту его появления на страницах романа Марфе Петровне должно быть примерно пятьдесят пять. Они состояли в браке семь лет. Если Свидригайлов – биологический отец его с Марфой Петровной детей, то их первенец должен был родиться, когда ей было не менее сорока восьми – сорока девяти лет. Если это странное обстоятельство вставлено Достоевским в роман умышленно, оно свидетельствует либо о выдающейся потенции мужа, либо о необычайной фертильности жены, либо о том и другом сразу. С другой стороны, мы ни разу не видим детей Свидригайлова.

69

Хлысты хлестали друг друга с пением «Хлещу, хлещу, Христа ищу». Имя Христа и слово «хлыст» похожи фонетически. См. [Billington 1970: 177]. Выражаю Оресту Пелеху признательность за это интересное наблюдение.

70

Сравнительный анализ фактов (поступков) и сплетен, примененный здесь нами при анализе нарратива, является также предметом историко-литературного исследования Виталия Свинцова, который перепроверяет обрывки основанных на слухах свидетельств касательно якобы имевшего место признания Достоевского в растлении ребенка. Суть не в том, имело ли оно место на самом деле – а Свинцов, к счастью, доказывает, что нет, – а в том, какой эффект производит психологическое напряжение в мире произведений Достоевского. См. [Svintsov 1998: 28–55].

71

Многочисленные и разнообразные значения этого слова приведены в словаре Даля [Даль 1978: 263].

72

«И потом [священник], вздохнув, присовокупил: – А главное, сударыня, сокровище свое надлежит соблюсти! Батюшка учительно взглянул на Анниньку; матушка уныло покачала головой, как бы говоря: “где уж!” – И вот это-то сокровище, мнится, в актерском звании соблюсти – дело довольно сомнительное, – продолжал батюшка» [Салтыков-Щедрин 1976: 187–188].

73

Гэри Кокс производит аналогичный анализ в своем замечательном исследовании: [Сох 1990]. Кокс, впрочем, фокусирует свое внимание на корнях «-пир– ⁄ – пор-» (запор) и «-клад-» (заклад). См. главу его книги «О фальшивых портсигарах и крестах» [Сох 1990: 111–117]. См. также исследование Эдуарда Васёлека о значении образов сильных женщин в «Преступлении и наказании» – отличный пример хорошо сбалансированного психоаналитического подхода: [Wasiolek 1988: 11–25].

74

Характерно, что в «Братьях Карамазовых» Алеша в одном абзаце называет «сокровищем» Зосиму и Грушеньку. Выражаю Сюзанне Фуссо признательность за это наблюдение.

75

Гэри Кокс и Эдуард Васёлек, а также Строе и многие другие признают важность этой движущей силы.

76

На всем протяжении романа Раскольников находится в леденящей кровь близости от смерти. Он присутствует или находится неподалеку во времени или в пространстве в момент смерти своей больной туберкулезом невесты; студента, о котором Раскольников заботился, пока он не умер (факт, представленный Разумихиным в суде над Раскольниковым в качестве смягчающего обстоятельства [Достоевский 19726:412]; проститутки-самоубийцы (которую, впрочем, спасают), Мармеладова, Катерины Ивановны и, разумеется, двух убитых им женщин. Даже самоубийство Свидригайло

77

Такая трактовка противоречит мнению многих авторитетных литературоведов. В этом случае не «злой Свидригайлов кажется закосневшим в своем безнравственном образе жизни, но в конце концов выясняется, что у него есть “глубинная” совесть, которая его губит» [Terras 1998: 71], а доброта Свидригайлова остается незамеченной (как героями романа, так и его читателями), и он выступает в качестве мученика, смерть которого позволяет другим обрести гармонию. В одном, однако, все литературоведы должны быть единодушны: образ Свидригайлова имеет ключевое значение для «этики альтруизма» Достоевского. См., например, [Scanlan 2002: 93].

78

Этот факт не противоречит другому: к тому моменту Порфирий Петрович уже установил виновность Раскольникова и просто позволил ему побродить по улицам Петербурга, до того как он придет с повинной; при этом читатели так и не узнают, какие именно тайные улики против Раскольникова были у Порфирия Петровича, как он заявлял. Так или иначе, Свидригайлов представляет иную разновидность истины и правосудия, стоящую выше права и психологии.

79

В прочтении Гэри Кокса общий корень «-крыть-» (сокрыть ⁄ сокровище) подразумевается, и это понятие представляется в виде ассоциации между «золотым прииском» и «чистотой ⁄ целомудрием». См. [Сох 1990: 111–117].

80

Здесь мы можем процитировать одного из наиболее выдающихся учеников Достоевского – поэта и теоретика символизма Вячеслава Иванова: «И само искупительное страдание за мир не что иное, как обособление жертвоприносимого, взявшего на себя одного грехи всего мира. <…> Восхождение – символ того трагического, которое начинается, когда один из участвующих в хороводе Дионисовом выделяется из дифирамбического сонма. Из безличной стихии оргийного дифирамба подъемлется возвышенный образ трагического героя, выявляясь в своей личной особенности, – героя, осужденного на гибель за это свое выделение и обличие. Ибо жертвенным служением изначала был дифирамб, и выступающий на середину круга – жертва» [Иванов1987а: 824–825].

81

С самого начала Достоевский придавал большое значение одежде и ее роли как внешнего признака добродетельности или порочности. Одежда плохо сидит на добродетельных или уязвимых персонажах. В опубликованном недавно интересном анализе Дженет Такер прослеживает библейские корни этой важной темы в «Преступлении и наказании». См. [Tucker 2000]. Я бы хотела видеть в этом романе исследование того, как мысль облачается в действие, словно в одежду.

82

Разумеется, Лебезятников не слеп в буквальном смысле, но повествователь снова и снова указывает на то, что его глаза были нездоровы, что, как известно внимательным читателям, означает: у него были проблемы со зрением.

83

Подобно своему злодею-близнецу Петру Верховенскому в «Бесах».

84

В «Братьях Карамазовых» Достоевский выразит эту истину с помощью метафоры о зерне, состоящем из истины (тайны) внутри и уродливой шелухи (клеветы) снаружи.

85

Читатели, не рассуждая, верят в порочность Свидригайлова и считают, что добродетельность Сони не нуждается в доказательствах. Почему? Возможно, ответ заключается в том, что эти герои ассоциируются с двумя различными и противоположными художественными принципами, которые Достоевский применяет в своих романах: дискурсом и визуальным восприятием. Свидригайлов многословен и воспринимается на слух, его признание в собственных грехах (которое владеющие искусством апофатического прочтения читатели всегда считают шагом к праведности и благодати) на первый взгляд подтверждает суждения (клевету) других людей. Между тем Соня молчалива, и ее прежде всего видят.

86

[Флоровский 1933: 101–102].

87

Здесь имеет значение орфография. Общеизвестно, что редакторы академического собрания сочинений Достоевского заменили в местоимениях, обозначающих Бога и Христа, прописные буквы строчными. Но в тексте Достоевского сам Ипполит переходит с написания с прописных букв, которое он использует в начале своей исповеди, к написанию со строчных, когда он обращает внимание на человеческую природу Христа. Здесь я цитирую текст по девятитомному собранию сочинений Достоевского, вышедшему под редакцией Т. А. Касаткиной: [Достоевский 2003–2004, 4: 403–404].

88

Кстати, о «еде и питье»: в произведениях Достоевского зачастую именно невоздержанные, пьяные персонажи выражают идеи веры и истины. Лучший пример этого – Мармеладов. См. [Гумерова 2005: 274–277].

89

Разумеется, книга Зосимы начинается с рассказа о том, как он сам обратился к Богу. В этом смысле она действительно напоминает «повествовательную» часть исповеди Ипполита.

90

Нет необходимости особо отмечать здесь связь между множеством ссылок на Апокалипсис и вполне личные, индивидуальные смерти, о которых идет речь в романе: смерть осужденного, Христа, Настасьи Филипповны и, конечно, Ипполита. Подробный анализ см. в [Bethea 1989: 62-104].

91

Глубокий свежий анализ функции притчи в «Идиоте» см. в [Miller 2007: 68–85].

92

Снова вспоминаются «Братья Карамазовы», поскольку именно в тот момент, когда Грушенька рассказывает притчу о луковке, начинается путь Алеши к благодати. В обоих случаях благотворительность показана как путь к Богу.

93

Любопытно, читая притчу Ипполита, сопоставить «лестницу к вере» – назовем ее лестницей Иакова, – со схемой Бахтина.

94

Есть распространенное мнение, которое в числе прочих разделяет и Бахтин, что мировоззрение Достоевского целиком и полностью основано на средневековом типе мышления.

95

Возможно, именно желание спасти падшую женщину и погубило князя Мышкина. Формулируя понятие хронотопа, Бахтин обращает особое внимание на жанр «рыцарского романа», который служит важным структурообразующим фактором в сюжетной линии Аглаи – Мышкина – Настасьи Филипповны, перекликающейся с маленькой трагедией Пушкина «Скупой рыцарь». Попытка Мышкина спасти Настасью Филипповну – сюжет рыцарского романа, профильтрованный через пародийный текст «Дон Кихота». А по ключевому вопросу Дон Кихот высказывается вполне определенно: «Рыцарь служит даме, а не Богу».

96

[Клюев 1969, 1: 416].

97

[Бубер 1995а].

98

Две другие книги – это «Подросток» и «Братья Карамазовы». Среди многих талантливых литературоведов, писавших на эту тему, следует отметить Ричарда Писа и Джозефа Франка. В книге «Достоевский: Исследование великих романов» Пис доказывает, что в «Бесах» конфликт поколений занимает центральное место на обоих уровнях: «памфлета» и «метафизического романа» [Peace 1971:151–168]. Джозеф Франк считает «Бесов» «одним из двух классических изображений этой знаковой битвы между поколениями» [Frank 1995: 453]. Другой роман – это, разумеется, «Отцы и дети» Тургенева (1862 год).

99

Гордон Ливермор полагает, что склонность Степана Трофимовича размышлять и видеть реальность с абстрактной точки зрения помещает его снаружи пещеры Платона. См. его статью [Livermore 1984: 178].

100

Л. И. Сараскина называет эту книгу «самым литературным романом» в работе «“Бесы”: Роман-предупреждение» [Сараскина 1990: 115].

101

Можно с полным основанием сказать, что роль Степана Трофимовича следует считать ключевой при любом подходе к нарративной структуре романа. Загадочная нарративная поэтика «Бесов» не раз была предметом пристального внимания литературоведов в таких авторитетных исследованиях, как «Рассказчик в “Бесах” Достоевского» В. А. Туниманова [Туниманов 1972] и «Нарративные принципы в “Бесах” Достоевского» С. Б. Владив [Vladiv 1979]. Дебора Мартинсен предлагает оригинальный и наводящий на размышления анализ, согласно которому рассказчик «борется со своим собственным легковерием» [Martinsen 2003: 104].

102

Очень подходящей оказывается не только фамилия Кукольника, но и его реальная биография: в 1840-х годах, когда сентиментализм в России давно вышел из моды, он писал ура-патриотические исторические романы и пьесы, а также сентиментально-романтические мелодрамы о страдающих поэтах. Выражаю Кэрил Эмерсон свою благодарность за эту информацию.

103

Авторитетное исследование В. А. Туниманова указывает на «очевидно умышленное умолчание» (характеристика Н. М. Чинкова) при описании этой сцены. Сексуальное напряжение в ней очевидно, однако, умалчивая о том, что произошло (или не произошло), рассказчик поднимает его до символического уровня. «Какие объяснения и комментарии необходимы, если главное замечательно выражено, лучше, чем любыми объяснениями, сигарой в руках “усталого” Степана Трофимовича». См. [Туниманов 1972: 145–175] (особенно с. 154).

104

Читатели могут оценить предысторию воспоминаний Руссо в его замечательной новой биографии. См. [Damrosh 2005], особенно с. 123–133. Даже если пренебречь близостью тематики, сходство между стилем Степана Трофимовича (в изложении рассказчика) и стилем Руссо поразительно и заслуживает более тщательного исследования. Новый анализ руссоистских истоков мировоззрения Степана Трофимовича см. в [Miller 2007: 86-104].

105

Благодарю за это удачное выражение Пола Дебрецени, который высказал его в личном разговоре со мной.

106

Это сомнение читается между строк и как бы заполняет собой пространство между отцом и сыном. По этой причине разница в их стиле речи не так важна, как непреодолимая сила этого сомнения. Таким образом, хотя, возможно, Мартинсен прав, когда пишет, что Петр Верховенский – лжец, а его отец – всего лишь врун (т. е. тот, кто лжет не так преднамеренно и не так сильно грешит), в обоих случаях их заблуждения и речевые прегрешения имеют непосредственное отношение к этому постоянно маячащему на заднем плане сомнению. См. [Martinsen 2003: 105].

107

Об этом наблюдении Ф. А. Рязановского я узнала из книги Кристофера Патни: [Putney 1999: 70].

108

Фраза «люди из бумажки» взята из записных книжек Достоевского [Достоевский 1974в: 170].

109

См. также [Weiner 1998: 43].

110

Лжеучительство, как признает Иван Карамазов, – один из тягчайших грехов. «Убил отца он, а не брат. Он убил, а я его научил убить… Кто не желает смерти отца?..» [Достоевский 1976: 117].

111

Согласно интересной теории Деборы Мартинсен, рассказчик в этот момент лишает Степана Трофимовича своей поддержки, обидевшись на то, что им пренебрегли. Это дает правдоподобное психологическое объяснение дистанцированию рассказчика от Верховенского-старшего в конце повествования о нем. Я в своей трактовке уделяю большее внимание неизбежности нарративного дистанцирования в тот момент, когда Степан Трофимович, услышавший наконец текст, который позволит ему освободиться (формулировка Мартинсена), уходит из книги. См. [Martinsen 2003: 129–130].

112

См., например, [Andrew 1998: 180].

113

[Бубер 1995а].

114

[Бубер 1995а].

115

[Достоевский 19746: 516].

116

Авторитетный анализ сложности и важности темы fraternite в произведениях Достоевского см.: [Frank 2002: 76–77; 220]. См. также исследование (табуированных) отношений между законнорожденными и незаконнорожденными братьями в работе О. Меерсон: [Meerson 1998: 183–210].

117

Во второй строке кроется скрытое родительское обвинение: Степан Трофимович сопоставляется (на стилистическом уровне) со Ставрогиным, что вызывает дискомфорт. «Обличают» его, но виновен кто-то другой.

118

Например, Откр. 12: 10. В английских переводах Библии обычно используется слово «accuser» (обвинитель), но «клеветник» из русского синодального перевода совершенно ясно выражает соответствующий оттенок смысла.

119

О теме «козла отпущения» в литературе см. [Girard 1979]. Этот вопрос, как мы уже показали, актуален и для «Преступления и наказания».

120

Мы уже говорили об убийстве Шатова, которое служит символическим ответом на нерешенный вопрос об отцовстве – центральный в сюжетной линии Верховенских. История Шатова также причудливым образом связана с историей Ставрогина, который считается отцом, его ребенка.

121

Учитывая данный факт, следует отметить, что Достоевский взял два эпиграфа к «Бесам» именно из этих авторитетных источников: Пушкина и Библии.

122

Хотя, оспаривая истинность предположений других авторов относительно

Ставрогина, Даноу не заходит так далеко, как я, его исследование повествовательных моделей Достоевского ценно и полно оригинальных идей.

123

Выражаю Наталье Деборе Мартинсен благодарность за это важное наблюдение.

124

См. [Connolly 2001: 177]. Образ Ставрогина перекликается с сексуальным демоном Лермонтова.

125

Петр Верховенский обращается к Ставрогину официальным тоном – на «вы», хотя тема диалога глубоко личная; это не то, что Мартин Бубер назвал бы диалогом «Я-Ты».

126

Навязчивый интерес Достоевского к теме конца света хорошо изучен.

Например, П. Д. Крэкер и Б. К. Уорд анализируют взгляды Достоевского на Апокалипсис с интеллектуальной, политической и теологической точек зрения [Kroeker and Ward 2001], а Д. Бетеа подвергает эту тему литературоведческому анализу, исследуя ее функцию в романе «Идиот» и русской литературной традиции [Bethea 1989]. Однако эти ценные исследования не содержат сколь-либо систематического анализа «Бесов».

127

Религиозные коннотации доминируют в толковании этого глагола в словаре Даля: например, первый пример в статье «являть» – «Яви нам, Господи, Милость твою!», а «явление» – «…даже до явления Господа нашего…» [Даль 1978: 671].

128

Петр Верховенский – убийца. Он совершает убийство у нас на глазах, как и Раскольников в «Преступлении и наказании». Сравните это с «Братьями Карамазовыми», где ключевое событие – являющееся, как и в «Бесах», символическим центром романа – окутано покровом тайны.

129

См. также [Померанц 1990: 155–156].

130

В русской народной культуре хромота является признаком принадлежности к силам тьмы, поскольку Люцифер, будучи низвергнут с небес, охромел [Ivanits 1989: 39].

131

Говоря о любви Даши, Сараскина ссылается на знаменитый стих из Первого послания к Коринфянам: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1 Кор. 13: 3).

132

Корень этого слова, часто встречающегося в описании Ставрогина Петром Верховенским, – «чудо», и в поэтике преображения Достоевского он несет важную смысловую нагрузку.

133

Здесь я хотела бы вновь напомнить предложенную Дж. Л. Остином теорию «перформативного высказывания», согласно которой высказанное вслух слово (например, «да» во время бракосочетания) является средством изменения положения вещей в мире [Austin 1975: 5].

134

«…Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Здесь Достоевский недвусмысленно утверждает превосходство сердца над разумом, духа над наукой (письмо от 20 февраля 1854 года) [Достоевский 1985: 176].

135

Подробности см. в [Peace 1971:170–171]. Пис приводит доводы Л. П. Гроссмана, (Гроссман Л. П. Бакунин и Достоевский // Спор о Бакунине и Достоевском. Гос. изд-во, 1926. С. 7–40) доказывающие, что прототипом Ставрогина во многих отношениях является Бакунин. Отличным источником сведений о Бакунине и его поколении революционных эмигрантов является книга Э. X. Kapa: [Carr 1998].

136

В общем контексте основополагающего тезиса Достоевского об одиночестве как первопричине человеческих несчастий заслуживает особого внимания тот факт, что в России середины XIX века скопцы были страстными любителями фотографии и отдавали в ней особое предпочтение жанру автопортрета («селфи»). «Скопцы были среди тех, кто заказывал свои фотопортреты (когда в России в 1840-х годах открылись первые фотоателье. – К. А.). Они снимались и в одиночку, и целыми общинами и семейными группами и вешали эти снимки на стены у себя в домах. Они также сами занимались фотографией. Трое братьев Кудриных <…> открыли ряд предприятий, в число которых входили <…> ленточная фабрика, конный завод, меняльная контора и фотоателье» [Engelstein 1999: 151]. Эти факты заслуживают особого комментария, поскольку заставляют вспомнить основные признаки сил зла по Достоевскому: ленты напоминают известный рассказ Ж.-Ж. Руссо об украденной ленте из «Исповеди», который Достоевский без стеснения спародировал в главе «У Тихона»; лошади напоминают о всадниках Апокалипсиса (в этой связи также вспоминается Лиза Тушина, всюду появляющаяся верхом на лошади), а меняльное дело, как известно, во всех произведениях Достоевского изображается исключительно в бесчисленных оттенках черного.

137

См. анализ С. Фуссо, приведенный в предыдущей главе.

138

Само собой разумеется, об истории этой запрещенной главы и ее месте в романе имеется большой корпус литературоведческих работ. Катков исключил ее из первого издания романа, и Достоевский впоследствии ее не восстанавливал. Она была обнаружена в 1920-х годах и добавлялась к последующим изданиям «Бесов» либо в виде приложения в конце, либо в том месте, куда ее первоначально поместил автор, – как глава 9 второй части. Моя трактовка основывается на изданном в Полном собрании сочинений Достоевского варианте романа, где глава «У Тихона» опубликована в 11-м томе (а не в 10-м, вместе с остальным текстом романа). Я считаю, что глава «У Тихона» должна публиковаться там, где ее первоначально поместил автор: после главы 8 второй части, а не в качестве приложения с примечаниями. Тем не менее вставной характер нарратива признания Ставрогина для меня имеет большее значение, чем его место в хронологии сюжета «Бесов». Подробности см. в [Достоевский 1975: 237–248].

139

Надеюсь, читатель проберется вслед за мной через слои цитирования к первоисточнику этого ценного текста. Брукс нашел эту цитату в книге [Levy 1986:438]. Сам Леви цитировал «Мишне Тору» Маймонида: Книга 14, «Судьи» [Maimonides 1949, 52–53] (слово «вины» в скобках вставлено Бруксом). См. [Brooks 2000: 181, note 6].

140

Этот вопрос также хорошо освещен в литературоведении. Влияние Руссо на исповедь Ставрогина является основной темой выполненного М. Джонсом исследования скрытой полемики Достоевского с его литературными предшественниками [Jones 1990: 152–160]. Среди других, кто указал на фальшивость героев-исповедников Достоевского, – Р. Ф. Миллер [Miller 1979], Р. Л. Белнэп [Belknap 1990] и я [Flath 2005].

141

Один такой критик – выпускник Семинарии Дюка Р. Смит – пишет, что «устная исповедь слишком легко превращается в действие, цель которого – обеспечить спасение исповедующегося. Она превращается в нечто совершающееся в обмен на то, что в конечном счете должно быть получено, таким образом затрудняя воссоединение» [Smith 2002: 15]. То, что исповедь Ставрогина оформлена в печатной форме, делает ее содержание недостоверным.

142

Эта часть текста не была включена в оригинальный вариант, представленный для публикации (и исключенный Катковым).

143

Как ни удивительно, но даже название «Золотой век», занимающее в видении Ставрогина такое важное место, также связано с сектой скопцов, считавших период между 1802 и 1820 годами своим «Золотым веком». См. [Engelstein 1999: 31].

144

Это может завести нас в черную дыру нарративной относительности. Что появилось раньше, прототип или рассказ? Это рассказ о ком-то или именно рассказ создает своего персонажа? Наводящий на интересные мысли краткий анализ этих вопросов см. в [Abbot 2002: 127–129].

145

Характерные примеры можно найти в молитвах и проповедях Зосимы в «Братьях Карамазовых» и в строгом приказании Сони Мармеладовой Раскольникову: «Встань! <…> Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: “Я убил!”» [Достоевский 19736: 322] (курсив мой. – К. А.).

146

Она также зловеще перекликается с идеей великого романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина», вышедшего в свет вскоре после романа Достоевского: «Мне отмщение, и Аз воздам». Кто это говорит?

147

Кстати, перед тем как уйти от своего мужа, Марья Игнатьевна Шатова была гувернанткой – т. е. представительницей той самой категории женщин, в пользу которой давался благотворительный бал. В конце концов она спасается и, как и ее муж, умирает в состоянии благодати.

148

Нечаев, согласно надежным источникам того времени, был мастером фальсификации. Его «“Русский революционный комитет” и его многочисленная организация <…> существовали лишь в креативном мозгу Нечаева» [Carr, 1998: 270]. Что же до Бакунина, у него была «настоящая страсть придумывать политические общества, где он был главнокомандующим, а их рядовой состав вряд ли существовал где-либо, кроме как в его воображении» [Carr, 1998: 257]. Роман Достоевского показывает: хотя опасность действительно существует, факты ложны.

149

[Бубер 1995а].

150

Матерям уделяется внимание в некоторых недавних замечательных исследованиях. В статье «Матери и сыновья в “Братьях Карамазовых”: Скотопри-гоньевские мадонны» [Knapp 2004] Лиза Кнапп анализирует значение мотива Девы Марии в романе и истерическое расстройство личности матери Ивана и Алеши. Сьюзен Амерт исследует мотив Офелии в сюжетной линии Аделаиды Ивановны в работе «Ответственность читателя в “Братьях Карамазовых”: Офелия, Чермашня и осязаемое неизвестное» [Amert 1995]. См. также [Straus 1994; Murav 1995]. Все эти исследования содержат много новой информации о роли женщин в произведениях Достоевского.

151

Достоевский наделяет аналогичными чертами наиболее известного предшественника Федора Павловича – отца Сони в «Преступлении и наказании». Уже само его имя Семен Захарович Мармеладов («Семя, сын сахара и потомок мармелада») за версту отдает сладостью, брожением и разложением.

152

Берксон цитирует Карла Керени [Kerenyi 1976: 52, 38] и Марту Нуссбаум [Nussbaum 1999: 345].

153

В своем исследовании риторики табуирования в творчестве Достоевского [Meerson 1998] Ольга Меерсон прежде всего уделяет внимание серьезным моральным вопросам – таким как убийство, инцест и даже любовь. Хотя она не касается вопроса сексуальности, ее работа содержит серьезный задел для исследования этой темы.

154

В полной идей работе Сьюзен Амерт [Amert 1995] основное внимание сосредоточено на психологических и литературных аспектах связей между матерью и сыном. Я исследую моральное и символическое значение этих связей.

155

Интересное исследование вопроса о ладанке Дмитрия как средоточии борьбы между юридическими и романными нарративами см. в работе Кейт Холланд: [Holland 2004].

156

Я более подробно анализирую это направление мыслей в статье «Страсть Дмитрия Карамазова» [Flath 1999].

157

Краткий рассказ Достоевского о кликушестве в главе «Братьев Карамазовых» под названием «Верующие бабы» основан на исследовании Прыжова. См. [Достоевский 1976а: 44] и редакционные примечания в [Достоевский 19766: 531–532]. См. также [Knapp 2004: 36–39].

158

Недавнее обнаружение В. Гольштейном бесовских черт в характере Григория в данном случае весьма актуально. См. его работу [Golstein 2004].

159

См. также ее книгу «Женщины, ведьмы и бесы в имперской России» [Worobec 2001], содержащую всестороннее исследование феномена русского кликушества.

160

Следует вспомнить трактовку Л. И. Сараскиной образа Марьи Тимофеевны в «Бесах» как ведьмы, о чем я писала в предыдущей главе. Там бесноватая мать заявляла, что утопила свое дитя. См. главу «Искажение идеала (Хромоножка в “Бесах”)» книги «“Бесы”: Роман-предупреждение» [Сараскина 1990: 130–158].

161

См. [Belknap 1990: 100; Бем 1938: 135–141].

162

«…По спине его проходил мороз, чем ближе он подвигался к ее дому» [Достоевский 1976а: 94]. Этот мороз по коже также является сигналом бесовства, как мы видели при анализе рокового диалога Петра Верховенского со Ставрогиным в седьмой главе «Бесов»: когда Петруша целует Ставрогину руку (бес кусает свою жертву), у того холод пробегает не по руке, а, как и здесь, по спине [Достоевский 19746: 323–324].

163

Цит. по [Лотман и Успенский 2002: 97, прим. 1].

164

«Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал семя на землю, чтобы не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал; и Он умертвил и его» (Быт. 38: 9-10). На вопрос о том, что именно «делал» Онан и почему Господь счел это злом, комментаторы дают противоречивые ответы, однако для наших целей и в общепринятом толковании эти стихи являются запретом на мастурбацию. Разумеется, главной идеей, согласно моему толкованию, является спасительная сила любви (телесной и духовной) к другому человеческому существу, которую грех Онана отрицает. Более подробно об Онане см. [Laqueur 2003: 112–117].

165

Кстати, о приблизительно одновременном рождении Ивана и Смердякова: случай с Лизаветой произошел тогда же, когда Федор Павлович узнал о смерти своей первой жены, а Мите шел четвертый год. Федор Павлович женился во второй раз, когда Мите исполнилось четыре. Иван на четыре года моложе Мити. Эта хронология приблизительна, однако можно предположить, что Федор Павлович женился на Софье Ивановне не раньше, чем умерла Аделаида Ивановна, но вскоре после того, как «первого сына спровадил». Случай с Лизаветой должен был произойти незадолго до второго брака Федора Павловича, а если вспомнить, как подобное происходит в литературе – особенно у Достоевского, – Иван должен был быть зачат немедленно после консумации брака. Итак, существует множество метафорических и кое-какие реальные доказательства того, что Иван и Смердяков – двойники.

166

См. исследование темы Смердякова как табуированного брата у О. Меерсон. Смердяков получил в литературоведении своего рода посмертную реабилитацию. Помимо работы В. Голштейна [Golstein 2004] см. также [Hruska 2004; Johnson 2004].

167

См. анализ в главе седьмой этой книги, а также [Kantor 2001].

168

«Призыв к убийце»: смелая трактовка Голштейна, увидевшего демонические черты в образе Григория, позволяет считать подобную интерпретацию заслуживающей внимания.

169

И, как в истории Онана, после чувственного искушения (будущей) женой его брата.

170

«Неудивительно, что описанию несчастливой семьи, которое открывает “Братьев Карамазовых”, в заключении к роману противопоставляется образ семьи нового типа – то есть семьи идеального отчима (Алеши) и его двенадцати мальчиков» [Golstein 2004: 104–105].

171

[Бердяев 1923: 87].