Секрет опричника; Преступление в слободе - [146]

– Ну, если вам не внушает доверия Карамзин, обратитесь к Соловьеву, – посоветовал краеведу Окладин.

Явно без всякого желания Пташников снял с полки еще одну книгу и прочитал:

– «Привычка давать волю гневу и рукам не осталась без страшного наказания, в ноябре 1581 года, рассердившись за что-то на старшего сына своего Иоанна, царь ударил его – и удар был смертельный. Мы сказали „за что-то“, ибо относительно причины гнева свидетельства разноречат…»

Краевед резко захлопнул книгу, но Окладин добавил к прочитанному:

– Далее Соловьев следом за Карамзиным повторяет рассказ о столкновении отца с сыном из-за Пскова и приводит сообщение Антонио Поссевино. Соловьев справедливо писал, что при оценке личности Грозного недопустимо «смешение исторического объяснения явлений с нравственным их оправданием», а борьбу царя с боярами определил как столкновение «родового» и «государственного» начал…

Я размышлял над услышанным, опять и опять пытаясь ответить на мучивший меня вопрос о мотивах убийства царевича Ивана. Как бы отнесся к сообщению об участии царевича в заговоре Карамзин? Ведь он объяснял репрессии Грозного только злой волей царя, а признать заговор – значит согласиться, что боярство активно сопротивлялось политике Грозного, вело против него тайную борьбу.

Я рассуждал дальше. Соловьев объяснял жестокость Грозного столкновением «родового» и «государственного» начал. Не пришлось ли царю в тот роковой день сделать выбор между интересами государства и жизнью собственного сына?

У меня начало создаваться впечатление, словно я пытаюсь подняться по гладкому столбу вверх: руки занемели, ноги ищут хоть какую-то неровность – и я опять беспомощно сползаю вниз.

На мой вопрос, известны ли обстоятельства смерти самого Грозного, Пташников ответил рассеянно, – видимо, ему, как и мне, по-прежнему не давало покоя убийство царевича.

– Иван Грозный скончался 19 марта 1584 года, в Кириллов день. Это единственное, что известно доподлинно. Все остальные сведения, вероятней всего, дополнены вымыслом.

После безуспешных попыток расследовать преступление в Александровой слободе краевед стал осторожнее относиться к свидетельствам, не подкрепленным документами. Возможно, в этом сказалось влияние Окладина.

Не сразу удалось мне заставить Пташникова изложить те сведения о смерти Грозного, которые известны ему.

– В тот день царь сходил в баню, приказал перечитать ему завещание и сел с Бельским играть в шахматы, которые, между прочим, были запрещены Стоглавом, как «игрище еллинского бесования». Во время игры Грозный случайно уронил на пол короля, и присутствующий при игре шут будто бы заметил пророчески: «Царь шлепнулся». Повторяю: эти сведения достаточно приправлены вымыслом, но кое-что, видимо, действительно имело место, – оговорился краевед.

Я с интересом слушал Пташникова, пытаясь в расцвеченной домыслами легенде увидеть зерно реального события.

– Предчувствие скорой смерти, вероятно, было у Грозного. В том году в небе появилась комета, увидев которую царь якобы изрек: «Вот знамение моей смерти!» Как набожный человек, он решил прибегнуть к ворожбе. Привезенные с Севера колдуньи через приставленного к ним Богдана Бельского не побоялись заявить Грозному, что расположение Светил неблагоприятно для царя и он умрет в Кириллов день. Однако утром 19 марта Грозный почувствовал себя лучше и велел Бельскому сообщить колдуньям, что за ложное предсказание они будут сожжены. Но и эта угроза не испугала колдуний. «Не гневайся, барин! – заявили они Бельскому. – День начался с восходом солнца, а кончится только с его закатом». И предсказание колдуний, если верить этой легенде, сбылось.

– Удивительно точная прозорливость, – недоверчиво произнес я. – Может, Грозный был все-таки отравлен, потому колдуньи и угадали день его смерти?

Мне ответил Окладин:

– Такое предположение возникло сразу после смерти царя, однако доказательств нет. Как, впрочем, и в пользу о существовании заговора с участием царевича Ивана. Одно несомненно: Грозный перешел все границы зла. Недаром современники видели в нем соперника Нерона и Калигулы, имя его наводило ужас, а лицо – кошмар.

И тут в нашем разговоре произошел непредвиденный поворот, который, казалось бы, уводил нас в сторону от расследования преступления в Александровой слободе.

Выслушав последнее замечание Окладина, краевед обронил:

– Так говорили о Грозном иностранцы, которым его политика укрепления Русского государства была поперек горла.

– Вы забыли о князе Курбском. Пожалуй, из всех современников Грозного этот русский князь оставил самый полный, самый объективный портрет царя-деспота.

– Изменник не может дать объективную оценку тому, кого он предал!

– Курбский верно разгадал преступную натуру царя.

– Не понимаю, к чему вы вспомнили беглого князя? – фыркнул Пташников.

– Судьба Курбского предварила трагедию царевича. Сначала полное доверие царя, потом необоснованные подозрения и вспышка гнева. Андрея Курбского спасло от смерти только бегство.

Параллель между судьбами князя и царевича показалась мне любопытной, но тут Пташников желчно произнес:

– Кстати, у Андрея Курбского на границе отобрали мешок, набитый золотыми дукатами, серебряными талерами, московскими рублями. Ясно, что это было вознаграждение за предательство.