Секрет Черчилля - [67]
«Черчилль, — как говорит Трумэн, — не мог допустить своего присутствия на встрече, которая была бы всего лишь продолжением конференции между [президентом] и Сталиным». «Трое» должны были «встретиться одновременно и на равной ноге». Таково было требование Черчилля, из чего следует, что в своей ноте Трумэну он поднял вопрос о намерении президента встретиться со Сталиным прежде, чем отправиться на конференцию. «Премьер-министр, — говорилось в ноте, — узнал с некоторым удивлением о предложении, переданном г-ном Дэвисом и предусматривающем встречу президента Трумэна и маршала Сталина в каком-либо условленном месте. Но представитель правительства Его Величества не может прибыть ни на какую встречу, в которой он не принимал бы участия с самого начала, что было бы, безусловно, достойно сожаления».
Далее в ноге Черчилля говорилось: «Премьер-министр не видит никакой необходимости поднимать вопрос, столь оскорбительный для Великобритании, для Империи и Британского Содружества наций». Но Черчилль тем не менее поднимал этот вопрос.
Вот что шокировало и возмущало Черчилля:
что президент Соединенных Штатов не делал никакой разницы между Англией и Советским Союзом;
что Соединенные Штаты готовы прийти к взаимопониманию с Советским Союзом, не считаясь с Англией;
что президент Трумэн склонен и даже решил встретиться со Сталиным до конференции «трех»;
что президент Соединенных Штатов фактически дезавуировал и осудил политику главы британского правительства, считая ее в большей или меньшей степени причиной возникновения напряженности между западными державами и Россией и опасной для дела мира;
что Америка отвергла черчиллевскую идею единого англо-американского фронта против Советского Союза, с тем чтобы проводить вышеупомянутую политику.
Трумэн, без сомнения, пытается в своих мемуарах утаить (в связи с нотой Черчилля) факты, свидетельствующие о замешательстве и противоречиях в отношениях между Соединенными Штатами и Англией в этот период. Он категорически утверждает: «Я никогда не собирался встретиться со Сталиным один на один, то есть на сепаратной конференции. То, чего я действительно желал, — это сесть за один стол со Сталиным и Черчиллем».
Но Черчилль со своей стороны утверждает в своих мемуарах, что во время первой беседы с Дэвисом он запомнил следующий «решающий момент»: «Президент Трумэн предполагает встретиться со Сталиным один на один где-либо в Европе».
Черчилль добавляет с горечью:
«Я, конечно, был удивлен этим. Мне не понравилось выражение «сговариваемся, как жулики на ярмарке», которое президент употребил в одном из предыдущих посланий по поводу встречи между ним и мною. Великобританию и Соединенные Штаты объединяют принципы и согласие относительно политики, которой надлежит следовать во многих областях, и у обеих стран существуют глубокие разногласия с Советами по многим важнейшим спорным вопросам».
Черчилль продолжает далее в том же тоне:
«Беседы президента и британского премьер-министра на этой общей основе, которые так часто имели место во времена президента Рузвельта, не заслуживают столь порочащего названия. В то же время, когда президент [Трумэн] в обход Великобритании собирается один на один встретиться с главой Советского государства, это, конечно, не «сговор жуликов на ярмарке» — ибо такое невозможно, — а попытка достигнуть в одиночку взаимопонимания с Россией по главным вопросам, по которым мы сами были единодушны с американцами».
Черчилль говорил также, что «ни при каких обстоятельствах не мог бы согласиться на то, что может явиться оскорблением» для Англии, которая «столь верно служила делу свободы с первых дней войны». Он особенно возражал даже против подспудной мысли о том, «что новый спор с Советами разделял только Англию и Россию». Он «касался и затрагивал» Соединенные Штаты в такой же мере, как и Англию.
«Великое дело» и «великие принципы»
Черчилль коснулся здесь самого больного места — своего рода «изоляционизма» в отношении Англии, поскольку дело касалось ее взаимоотношений с Советским Союзом, словно они вовсе не интересовали американцев. Это обстоятельство крайне тревожило его, и он вновь чрезвычайно решительно высказывает это в другом месте своей ноты Трумэну:
«Премьер-министр не может смириться с мыслью, что Соединенные Штаты ставят на одну доску Великобританию и Советский Союз, что для них это лишь две равнозначные иностранные державы, с которыми надо урегулировать затруднения, возникшие в результате последней войны».
Суть своей политической доктрины, проникнутой духом «крестового похода», он резюмировал в нижеследующей лапидарной фразе:
«Если только речь идет не о силе, не может быть равенства между добром и злом. Великое дело и великие принципы, ради которых страдали и во имя которых восторжествовали Великобритания и Соединенные Штаты, нельзя сводить только к вопросу о равновесии сил. Ибо от них действительно зависит спасение мира».
Черчилль, это совершенно очевидно, ушел далеко от принципа равновесия сил — святая святых, во имя которого Англия на протяжении веков господствовала в Европе. Новым принципом, делившим мир на две части, был принцип «добра» и «зла», причем последнее было представлено красной Россией, которая тем самым изгонялась из лона человечества. Речь не шла больше о политической или идеологической борьбе. Эта борьба велась теперь в более высоком плане, «моральном» и религиозном. Та самая «священная» борьба, во имя торжества которой все было дозволено и все оправдано.
