Секрет Черчилля - [39]

Маневр немцев был слишком прозрачным. Демарш немецкого фельдмаршала носил, как в Италии и на северо-западе, сугубо военный и местный характер. Отвергнув его, Эйзенхауэр расстроил этот замысел и предложил Кессельрингу обратиться к своему «правительству». Только это «правительство» было, таким образом, полномочно обсуждать вопрос о капитуляции в том виде, в каком он на этот раз ставился. Ибо дело теперь носило исключительно политический характер. «Поскольку компетенция Кессельринга, — замечает по этому поводу Эйзенхауэр в своих мемуарах, — была ограничена западным сектором фронта», он ответил ему, что согласен вести переговоры лишь «на основе капитуляции всех немецких сил», как на востоке, так и на западе.

Маневр немцев потерпел полное крушение. Дёниц следующим образом описывает в своих мемуарах разочарование во Фленсбурге:

«Позиция Эйзенхауэра была совсем иной, чем у Монтгомери». Он «не учитывал те изменения, которые произошли в политическом положении в мире». «Он не понял, что с форсированием Рейна американскими войсками Америка достигла своих стратегических целей». «На смену военной задаче пришла задача политическая: освободить немецкие земли именно с помощью англо-американских войск, дабы они не были оккупированы русскими». Именно в этом смысле «положение в мире должно было надолго измениться»[66].

Сказано совершенно ясно. Для Дёница, как и для Черчилля, вина Эйзенхауэра заключалась в том, что он соблюдал соглашения, заключенные с русскими. Поступая таким образом, он недооценивал изменения положения в мире, которые произошли вследствие поражения Германии. Теперь речь могла идти лишь об «освобождении» немецкой территории англо-американцами, так как Германия должна стать после войны их союзницей.

Парадоксальные переговоры

После неудачи попытки Кессельринга для «правительства» во Фленсбурге не оставалось ничего другого, как поставить вопрос на реальную основу. Дёницу следовало самому взять на себя ответственность. Переговоры должны были касаться общей капитуляции.

Как только отрицательный ответ Эйзенхауэра Кессельрингу дошел до верховного командования вермахта, Дёниц вновь поручил Фридебургу, находившемуся в это время в ставке Монтгомери в Люнебурге, отправиться незамедлительно в Реймс. Адмирал прибыл туда в тот же день, 5 мая. Эмиссар фленсбургского «правительства» прибыл туда не затем, чтобы подписывать капитуляцию. Он не имел на это полномочий. Он просто должен был вести переговоры, и вести их ради достижения, вопреки всему, сепаратной капитуляции на западе. Немцы были упорны.

Фридебург должен был попытаться «заключить с Эйзенхауэром соглашение о частичной и чисто военной капитуляции перед американскими войсками», так как «соглашения, подписанные в Италии и на северо-западе, позволяли надеяться на успех»[67].

Без сомнения, штаб Эйзенхауэра нельзя было сравнить со штабом Александера или Монтгомери. Но климат в Реймсе был не менее странный. Ближайшие сотрудники командующего не разделяли его взглядов на общее положение, и в особенности на немецкую капитуляцию перед русскими.

Любопытно, что немецкий уполномоченный не имел никаких прямых контактов с главнокомандующим[68]. Он вел переговоры исключительно с начальником его штаба генералом Беделлом Смитом. Именно ему представился Фридебург по прибытии в Реймс. Немецкий эмиссар, прибывший для переговоров о капитуляции, так и не увидел лица человека, который должен был принять эту капитуляцию. И это не все. Эйзенхауэру еще предстояло исчезнуть в день подписания акта капитуляции.

Пытаясь объяснить этот парадокс, ссылались на чрезвычайную скромность Эйзенхауэра, не любившего подобные церемонии. Между тем его адъютант Гарри К. Бучер сообщает, что Эйзенхауэр был настроен подписать немецкую капитуляцию. Он даже прямо высказал такое пожелание в первый момент, когда Монтгомери сообщил ему по телефону 3 мая, что немцы готовы капитулировать[69]. Объяснение, таким образом, не является удовлетворительным.

Переговоры между Фридебургом и Беделлом Смитом велись, несомненно, о капитуляции, но велись в такой форме, которую не допустил бы Эйзенхауэр, если бы он принимал в них непосредственное участие. Все происходило так, словно речь шла о новой частичной капитуляции, только в крупных масштабах, именно так, как того желали немцы.

Любезно предоставив Фридебургу возможность привести свои аргументы, Беделл Смит ответил в духе, свидетельствовавшем об аналогичных намерениях. «Война, — сказал он, — была проиграна [для Германии] с тех пор, как американцы перешли Рейн».

Эта циничная фраза означала, что война касалась в первую очередь американцев и немцев. Следовательно, только им предстояло урегулировать между собой вопрос о мире. Все было совершенно естественно: поскольку Германия потерпела поражение от Америки, то именно перед ней и должен был капитулировать вермахт.

В этом ошеломляющем, исключительно германо-американском диалоге о войне и победе начальник штаба генерала Эйзенхауэра до такой степени утратил чувство реальности, что начисто забыл, что американцы, без сомнения, не только не форсировали бы Рейн, но и не высадились бы в Нормандии, если бы Гитлер не напал на Советский Союз, как это признал генерал Иодль перед Нюрнбергским трибуналом.