Секрет Черчилля - [29]

Такой была ситуация, по крайней мере так ее изображает Черчилль в своих мемуарах. Изображение чрезвычайно искаженное. В действительности, поставив в этом новом деле свою «честность» вне сомнений и успокоив Сталина, Черчилль принялся «набивать цену» мирному предложению Гиммлера. Для этого ему необходимо было полностью втянуть американцев в свою игру. Ибо в предложении Гиммлера он видел нечто гораздо более ценное, чем только капитуляцию немецких вооруженных сил на западе, а именно сепаратный мир.

Вот как Черчилль резюмирует в своих мемуарах мысли, которыми он был тогда поглощен:

«В то время как конференция в Сан-Франциско [в апреле 1945 года для принятия Устава Организации Объединенных Наций] в приятной атмосфере планировала основы будущего свободного мира, цивилизованного и единого, а народы наших стран предавались радости, празднуя победу над Гитлером и нацистской тиранией, сознание мое омрачала новая и еще большая опасность, которая быстро росла на наших глазах».

«Свободный мир», о котором думал Черчилль, не был тем миром, за который боролся «великий союз»; это был мир, который должен был, по его представлениям, возникнуть в результате победы в противовес коммунистической России. «Советский союзник», «великолепная страна» Сталина, изображался теперь как «опасность» большая, чем когда-либо в прежние времена. Именно против этой «опасности» должна была быть теперь направлена борьба «свободного мира». И в этой борьбе Германия должна была также занять свое место в силу той же логики, по которой коммунистическую Россию вовлекли в борьбу против нее. Тем более что Советский Союз являлся не просто великой державой, слишком могущественной, а был вместе с тем и коммунистической страной. Иначе говоря, вековая враждебность Англии к России приобретала теперь не только политический, но и социальный характер.

Поэтому и мир, которого он отныне добивался с бешеной энергией, был миром, направленным против Советского Союза, и с Германией в качестве партнера.

В то время как Черчилль обменивался любезностями со Сталиным и заверял его в самой торжественной форме в том, что ни о чем другом не может быть и речи, кроме полной и общей капитуляции Германии на всех фронтах, на востоке и на западе, он из кожи лез, стараясь получить согласие американцев для заключения сепаратного мира с Германией.

В тот самый день, 25 апреля, когда он заверял Сталина в своей полной честности, он попытался заинтересовать генерала Эйзенхауэра мирным предложением Гиммлера в надежде, после достигнутого в Италии успеха, продвинуть и это дело.

26 апреля он отправил «длинное послание» верховному главнокомандующему силами союзников в Европе, в котором просил его «изучить» — выражение Черчилля — предложение Гиммлера относительно капитуляции на западном фронте.

Решающий момент: Черчилль говорил с полным знанием дела и не скрывал своей мысли. Британский премьер-министр, который хочет в своих мемуарах заставить нас поверить, будто после ответа союзных правительств на предложение Гиммлера, переданное через графа Бернадота, об этом деле «больше не было никаких разговоров», напротив, мог еще многое порассказать об этом. Его «длинное послание» генералу Эйзенхауэру представлялось ему очень важным, ибо он приглашал генерала «изучить» его.

Если бы настойчивость Черчилля перед Эйзенхауэром достигла своей цели, немцы добились бы того, чего хотели, и никто не может сказать, каковы были бы последствия этого как в военном, так и в политическом плане. Послание Черчилля Эйзенхауэру было чревато столь тяжкими последствиями, что британский премьер-министр не приводит его в своих мемуарах. На это послание намекает в своей книге «Крестовый поход в Европе»[44] генерал, но столь сдержанно, что узнать из этого что-либо невозможно. Лишь по реакции генерала можно составить себе представление о содержании полученного им послания, которое он должен был «изучить». В самом деле, предложения Гиммлера, которые там фигурировали, и в еще большей степени та манера, в которой они были представлены британским премьер-министром, были таковы, что Эйзенхауэр счел необходимым предостеречь Черчилля против «этой последней немецкой попытки расколоть коалицию союзников», а также настаивать на том, чтобы «не принималось никакое предложение, которое не предусматривало бы капитуляцию всех немецких сил на всех фронтах».

Реакция Эйзенхауэра на послание Черчилля, таким образом, ясно свидетельствует, что генерал великолепно понял, что глава британского правительства благоприятно относится к предложениям Гиммлера, настолько, что готов допустить тот разрыв между русскими и западными союзниками, который они неминуемо повлекут за собой.

Разочарование Черчилля было тем более велико, что он был уверен, что хорошо составил свое послание, чтобы убедить Эйзенхауэра. Кроме того, он рассчитывал на больший успех, обращаясь непосредственно к военным, минуя гражданские власти в Вашингтоне. Но генерал сделал то, чего Черчилль хотел избежать: он поставил в известность Вашингтон относительно послания британского премьер-министра. Он сделал даже больше: он предложил Черчиллю сообщить о предложениях Гиммлера Сталину. После прецедента с капитуляцией на итальянском фронте Эйзенхауэр вправе был предполагать, что и на этот раз все подобным же образом держится в секрете англичанами и американцами и, следовательно, Сталин еще не предупрежден.