Сегодня и вчера. Книга стихов - [3]

Человек.

«Полоса оконного стекла…»

Полоса оконного стекла

Медленно светлеет.

Ночь, наверно, истекла,

Не горит, а тлеет:

В небе — одинокою звездой,

Многажды воспетой,

А в окне против меня — простой

Одинокой сигаретой.

Чем светлее полоса окна,

Тем и громче.

Вслед за темнотою

      тишина

Затихает до грядущей ночи.

Сквозь нешумный, тихий шум ночной

Голос утра надо мной

Дребезжит трамвайною железкой —

Звонкий, резкий.

День газетой за дверьми шуршит,

Опоздавшим школьником бежит.

Лирики

«Я не хочу ни капли потерять…»

Я не хочу ни капли потерять

Из новизны, меня переполняющей.

Я открываю новую тетрадь.

У белизны ее снегопылающей

Я белизну морозную займу.

Пусть первому любовному письму

Сегодня будет все равно по выспренности,

А по конечной, бессердечной искренности —

Последнему любовному письму.

Да, мне нужны высокие слова:

Оплаканные, пусть потом осмеянные,

Чтобы от них кружилась голова,

Как будто горным воздухом овеянная,

Чтобы звенели медь и серебро

В заглавиях Свобода и Добро.

Заглавных букв поставлю паруса,

Чтобы рвались за ними буквы прочие,

Как рвутся демонстрации рабочие

За красным флагом — на врага, вперед!

Чтоб ветры парусину переполнили,

Чтоб пережили снова, переполнили

Читатели,

     куда их стих зовет.

«Чистота стиха…»

Чистота стиха,

Каждого штриха,

Новые слова,

Свежие, хорошие, —

Как утро с порошею

И ясная голова.

Карандаш бы очинить,

Перо бы в чернила —

И такое сочинить,

Чтобы причинило

Счастье

    сразу многим

Людям,

Человекам.

Только так шагать мы будем

В ногу

   с веком.

На выставке детских рисунков

Откроются двери, и сразу

Врываешься

       в град мастеров,

Врываешься в царствие глаза,

Глядящего из-под вихров.

Глаз видит

      и пишет, как видит,

А если не выйдет — порвет.

А если удастся и выйдет —

На выставку тут же пошлет.

Там все, что открыто Парижем

За сотню последних годов,

Известно белесым и рыжим

Ребятам

    из детских садов.

Там тайная страсть к зоопарку,

К футболу

     открытая страсть,

Написаны пылко и жарко,

Проявлены

      с толком

          и всласть.

Правдиво рисуется праздник:

Столица

    и спутник над ней.

И много хороших и разных

Зеленых и красных огней.

Правдиво рисуются войны:

Две бомбы

      и город кривой.

А что, разве двух не довольно?

Довольно и хватит с лихвой.

Чтоб снова вот эдак чудесить,

Желания большего нет —

Меняю

   на трижды по десять

Все тридцать пережитых лет.

Пушкинская палка

Та железная палка, что Пушкин носил,

Чтобы прибыло сил;

Та пудовая трость,

Чтобы — если пришлось —

Хоть ударь,

Хоть толкни,

Хоть отбрось!

Где она

И в который попала музей?

Крепко ль замкнута та кладовая?

Я хотел бы ту трость разломать для друзей,

Хоть по грамму ее раздавая.

У хороших писателей метод простой:

Повоюй, как Толстой.

Походи по Руси, словно Горький, пешком,

С посошком

И заплечным мешком.

Если есть в тебе дар, так стреляй, как Гайдар,

И, как Байрон, плыви по волнам.

Вот кому не завидовать следует нам,

Просто следовать следует нам.

Поэты «Правды» и «Звезды»

Поэты «Правды» и «Звезды»,

Подпольной музы адъютанты!

На пьедесталы возвести

Хочу

   забытые таланты.

Целы хранимые в пыли,

В седом архивном прахе

            крылья.

Вы первые произнесли,

Не повторили, а открыли

Слова: Народ, Свобода, Новь,

А также Кровь

И в том же роде.

Слова те били в глаз и в бровь

И были вправду о народе.

И новь не старою была,

А новой новью

      и — победной.

И кровь действительно текла

От рифмы тощей

К рифме бедной.

Короче не было пути

От слова к делу

      у поэта,

Чем тот,

Где вам пришлось пройти

И умереть в борьбе за это!

Памяти Луначарского

Памяти Луначарского

Надо стихи написать.

Он в голодное время

Вздумал балет спасать.

Без продовольствия бросовые

В хоре пойдут голоса.

Лошади — даже бронзовые —

Не проживут без овса.

Это знал Луначарский.

Склады он перерыл,

Чтобы басам — на чарку,

Хлеба — для балерин.

Холодно было, голодно —

И не нужны для людей

Тихие песни горлинок,

Плавные па лебедей.

Нужно? Нет, не нужно.

Следовательно — нельзя.

И с Луначарским дружно

Не согласились друзья.

Но Луначарский занял

Под личный авторитет

Топливо, хлеб и залы

И сохранил балет.

Бедной, сырой, недужной

Он доказал Москве:

Нужен балет ненужный

Сердцу и голове.

Вежливый и отважный,

Он говорил друзьям:

— Важен этот неважный

Мне. Еще больше — вам.

Если балету чествовать —

Знает начать с кого.

Спляшем же и станцуем

В честь Луначарского.

О В. И. Сурикове

— Хочу служить народу,

Человеку, а не рублю,

А если — на хлеб и воду, —

Я хлеб люблю

И воду люблю.

Так говорил Василий

Суриков, мой педагог,

Выбравший без усилий

Вернейшую из дорог.

Как мне ни будет тяжко,

Мне поможет везде

Любовь к хлебу. К черняшке.

Любовь к чистой воде.

Художник

Художник пишет с меня портрет,

А я пишу портрет с художника,

С его гримас, с его примет,

С его зеленого макинтошика.

Он думает, что все прознал,

И психологию и душу,

Покуда кистью холст пронзал,

Но я мечты его нарушу.

Ведь он не знает даже то

Немногое, что я продумаю

О нем и про его пальто —

Щеголеватое, продутое.

Пиши, проворная рука,

Додумывайся, кисть, догадывайся,

Ширяй, как сокол в облака,

И в бездну гулким камнем скатывайся.

Я — человек. Я не ковер.

Я думаю, а не красуюсь.

Не те ты линии провел.

Куда труднее я рисуюсь.

«Широко известен в узких кругах…»

Широко известен в узких кругах,

Как модерн старомоден,

Крепко держит в слабых руках