Сегодня и вчера. Книга стихов - [14]

Разглаживались крепкие морщины,

И постепенно хорошели женщины,

И веселели хмурые мужчины.

Засуха

Лето сорок шестого года.

Третий месяц жара, погода.

Я в армейской больнице лежу

И на палые листья гляжу.

Листья желтые, листья палые

Ранним летом сулят беду.

По палате, словно по палубе

Я, пошатываясь, бреду.

Душно мне.

Тошно мне.

Жарко мне.

Рань, рассвет, а такая жара!

За спиною шлепанцев шарканье,

У окна вся палата с утра.

Вся палата, вся больница,

Неумыта, нага, боса,

У окна спозаранку толпится,

Молча смотрит на небеса.

Вся палата, вся больница,

Вся моя большая земля

За свои посевы боится

И жалеет свои поля.

А жара — все жарче.

Нет мочи.

Накаляется листьев медь.

Словно в танке танкисты,

              молча

Принимают.

      колосья

         смерть.

Реки, Гитлеру путь преграждавшие,

Обнажают песчаное дно.

Камыши, партизан укрывавшие,

Погибают с водой заодно.

…Кавалеры ордена Славы,

Украшающего халат,

На жару не находят управы,

Но такие слова говорят:

— Эта самая подлая засуха

Не сильней, не могучее нас,

Сапоги вытиравших насухо

О знамена врагов

          не раз.

Листья желтые, листья палые,

Не засыпать вам нашей земли!

Отходили мы, отступали мы,

А, глядишь, до Берлина дошли.

Так, волнуясь и угрожая,

Мы за утренней пайкой идем.

Прошлогоднего урожая

Караваи

    в руки берем.

Режем,

   гладим,

      пробуем,

         трогаем

Черный хлеб, милый хлеб,

                 а потом

Возвращаемся той же дорогой,

Чтоб стоять

      перед тем же окном.

Память

Я носил ордена.

После — планки носил.

После — просто следы этих планок носил,

А потом гимнастерку до дыр износил

И надел заурядный пиджак.

А вдова Ковалева все помнит о нем,

И дорожки от слез — это память о нем,

Столько лет не забудет никак!

И не надо ходить. И нельзя не пойти.

Я иду. Покупаю букет по пути.

Ковалева Мария Петровна, вдова,

Говорит мне у входа слова.

Ковалевой Марии Петровне в ответ

Говорю на пороге: — Привет! —

Я сажусь, постаравшись, к портрету спиной,

Но бессменно висит надо мной

Муж Марии Петровны,

Мой друг Ковалев,

Не убитый еще, жив-здоров.

В глянцевитый стакан наливается чай.

А потом выпивается чай. Невзначай.

Я сижу за столом,

Я в глаза ей смотрю,

Я пристойно шучу и острю.

Я советы толково и веско даю —

У двух глаз,

У двух бездн на краю.

И, утешив Марию Петровну как мог,

Ухожу за порог.

Баня

Вы не были в районной бане

В периферийном городке?

Там шайки с профилем кабаньим

И плеск,

   как летом на реке.

Там ордена сдают вахтерам,

Зато приносят в мыльный зал

Рубцы и шрамы — те, которым

Я лично больше б доверял.

Там двое одноруких

            спины

Один другому бодро трут.

Там тело всякого мужчины

Исчеркали

      война

        и труд.

Там по рисунку каждой травмы

Читаю каждый вторник я

Без лести и обмана драмы

Или романы без вранья.

Там на груди своей широкой

Из дальних плаваний

             матрос

Лиловые татуировки

В наш сухопутный край

              занес.

Там я, волнуясь и ликуя,

Читал,

   забыв о кипятке:

«Мы не оставим мать родную!» —

У партизана на руке.

Там слышен визг и хохот женский

За деревянною стеной.

Там чувство острого блаженства

Переживается в парной.

Там рассуждают о футболе.

Там с поднятою головой

Несет портной свои мозоли,

Свои ожоги — горновой.

Но бедствий и сражений годы

Согнуть и сгорбить не смогли

Ширококостную породу

Сынов моей большой земли.

Вы не были в раю районном,

Что меж кино и стадионом?

В той бане

     парились иль нет?

Там два рубля любой билет.

«Вот вам село обыкновенное…»

Вот вам село обыкновенное:

Здесь каждая вторая баба

Была жена, супруга верная,

Пока не прибыло из штаба

Письмо, бумажка похоронная,

Что писарь написал вразмашку.

С тех пор

     как будто покоренная

Она

  той малою бумажкою.

Пылится платьице бордовое —

Ее обнова подвенечная.

Ах, доля бабья, дело вдовое,

Бескрайное и бесконечное!

Она войну такую выиграла!

Поставила хозяйство на ноги!

Но, как трава на солнце,

               выгорело

То счастье, что не встанет наново.

Вот мальчики бегут и девочки,

Опаздывают на занятия.

О, как желает счастья деточкам

Та, что не будет больше матерью!

Вот гармонисты гомон подняли,

И на скрипучих досках клуба

Танцуют эти вдовы. По двое.

Что, глупо, скажете? Не глупо!

Их пары птицами взвиваются,

Сияют утреннею зорькою,

И только сердце разрывается

От этого веселья горького.

Воспоминание

Я на палубу вышел, а Волга

Бушевала, как море в грозу.

Волны бились и пели. И долго

Слушал я это пенье внизу.

Звук прекрасный, звук протяженный,

Звук печальной и чистой волны:

Так поют солдатские жены

В первый год многолетней войны.

Так поют. И действительно, тут же,

Где-то рядом, как прядь у виска,

Чей-то голос тоскует и тужит,

Песню над головой расплескав.

Шел октябрь сорок первого года.

На восток увозил пароход

Столько горя и столько народа,

Столько будущих вдов и сирот.

Я не помню, что беженка пела,

Скоро голос солдатки затих.

Да и в этой ли женщине дело?

Дело в женщинах! Только — в других.

Вы, в кого был несчастно влюбленным,

Вы, кого я счастливо любил,

В дни, когда молодым и зеленым

На окраине Харькова жил!

О девчонки из нашей школы!

Я вам шлю свой сердечный привет,

Позабудьте про факт невеселый,

Что вам тридцать и более лет.

Вам еще блистать, красоваться!

Вам еще сердца потрясать!

В оккупациях, в эвакуациях

Не поблекла ваша краса!

Не померкла, нет, не поблекла!