Седьмой переход - [79]

И «сухопутный прораб», всю жизнь испытывавший явную неприязнь к «гражданским сооружениям», целый вечер ломал голову над тем, как ему «перестроиться» — наладить поточную работу на «спичечных коробках» (а может, лучше махнуть, пока не поздно, куда-нибудь на Енисей?).

Или нежданно-негаданно Егор Егорович раненько утром нападал на ярских снабженцев, открывших столовую в наспех сколоченном дощатом «эллинге», как называл он это сооруженьице — простой сарай.

— Почему не варите гречневую кашу?— спрашивал он, просматривая меню.

— Нет крупы, потому и не варим,— весьма логично объяснил торговый деятель, непомерно худой для своей профессии.

— Чтоб была, даю три дня!

— Помилуйте, у нас в наличности имеется полный ассортимент круп: рис, пшено, перловка, овсянка, манная...

— Манна небесная! Да вы что, смеетесь? Отправьте ее в детский сад, овсянку — на курорт, пшено — караульщикам подсобного хозяйства, а взамен требуйте гречку.

— Облторг не выделяет фонды.

— Ладненько, я позвоню в обком, он вам выделит. Знаете, какие там выделяют «фонды»?.. Ах, знаете! Тогда не доводите дело до греха. Наш брат, строитель, любит солдатскую — гречневую кашу, только не размазню, чтоб зернышко к зернышку, да с бараниной. Но и рисовую «кутью» тоже не забывайте...

И летели телеграммы в Ярск, оттуда — в Южноуральск, витиеватым слогом сочинялись настойчивые просьбы отгрузить хотя бы тонну гречки для строителей уникального медного рудника. Ну кто же в таком разе пожалеет отборной крупки: хитрюги эти торговцы, знают, подо что просить!

За такими-то заботами — от цемента до гречки — и застал Леонид Матвеевич управляющего трестом. Запыленный «газик» легко подкатил к временной конторе, которую на любой стройке узнает каждый по огромной, в полстены, доске показателей.

— Кого еще там принесло? — подосадовал Егор Егорович и, выглянув в окно, узнал Лобова, устало выбирающегося из машины.

Они встретились на свежевыструганном крылечке, пожали друг другу руки, перебросились ничего не значащими фразами. Леониду Матвеевичу показалось, что Речка сильно изменился за последний месяц: не то чтобы похудел, но стал подтянутым, помолодевшим, загорел до синеватой черноты на лбу — так, что глубокие морщины на лице и шее светились тонкими небрежными мазками.

— Как отдыхаешь на степном курорте? Лечишься от ревматизма? — спросил Леонид Матвеевич.

— Мне, брат, не до радоновой водички,— не то жалуясь, не то гордясь, ответил Егор Егорович, пропуская Лобова в свою насквозь прокуренную обитель.

В конторке даже приткнуться было негде. От беспрерывного жужжания арифмометров и частого пощелкивания костяшек счет звенело в ушах. Поблескивали логарифмические линейки, розовели па столах новые листы рабочих чертежей. В тесных комнатушках сгрудились все отделы управления строительства, да вдобавок пришлось уступить место для бригады проектантов (они скромно заняли сначала уголок, а потом исподволь стали вытеснять хозяев в незаконченный дом напротив).

Егор Егорович открыл дверь в кабинет-каморку, где с трудом разместились однотумбовый столик, плетеное кресло и полдюжины некрашеных стульев грубой, плотницкой работы.

— У нас здесь только-только начинается сотворение мира,— сказал он, присаживаясь к столу.— Все наспех, все на живую нитку. В общем, это тебе знакомо. Госплан отвалил сто восемьдесят миллионов. Фактически на полгода. Это тридцать миллионов в месяц, из них большая часть — строительно-монтажные работы. Чуть ли не миллиончик надо осваивать в сутки!

— Завидую,— улыбнулся Леонид Матвеевич.

Раньше бы Речка немедленно предложил ему: «Что ж, давай поменяемся ролями!» А теперь, после всех событий недавнего времени, особенно после нашумевшей статейки в «Промышленной газете», он дружелюбно промолчал, покосившись на Лобова.

— Молодежь прибывает?

— Отбоя нет от комсомола. Звонил в обком, телеграфировал в ЦК ВЛКСМ, просил умерить пыл добровольцев. Едут целыми выпускными классами. Энтузиасты! Но, доложу тебе, делать-то они ничего не умеют, кроме как копать земельку. Начинаем закрывать наряды — скандал: мозоли во всю ладонь, заработок с мизинец. Вот и стягиваю помаленьку старые бригады с ярских площадок.

— Выходит, нашлись резервы? — намекнул Леонид Матвеевич на прошлогодний неприятный разговор о Рощинском.

— Выкраиваю,— не обратив внимания на эту шпильку, добавил Егор Егорович.— С материалами похуже...— и принялся перечислять, чего и сколько не хватает на «летний разворот». Перечисляя, горячился, опять поругивал снабженцев из совнархоза, впрочем, не столь запальчиво, без запрещенных цензурою сравнений.

Действительно, Егор Егорович чувствовал себя виноватым. Иногда срываясь на какой-нибудь просоленный прорабским потом, выразительный эпитет, он тут же ловил себя на едком слове, смягчался. И в то же время ему не хотелось походить на этакого раскаявшегося «мятежника», у которого невесть откуда взялись манеры рассудительного интеллигента. Короче, ему хотелось незаметно спуститься на тормозах с министерских, всеми покинутых высот, на совнархозовское, без него возделанное поле. Лобову же со стороны казалось, что Егор Егорович начал постепенно выбираться из полутемного газетного «подвала», куда его втолкнул — и довольно ловко! — кандидат экономических наук Родион Сухарев.