Седьмой переход - [77]

22

Давно отшумело весеннее половодье на Урале.

Вспыльчивые, с норовом, степные реки, так дерзко выходящие из берегов, отгуляли свой недолгий срок в пойменных лугах. В начале мая они утихомирились, посветлели. В старицах, отрезанных от главных г русел илистыми перешейками, зарастающими осокой, заметались, как в ловушке, матерые щуки, жерехи, головли.

Зазеленела степь. Щетинка дружной поросли пробилась сквозь толщу серого, плотно свалявшегося войлока из прошлогоднего ковыля с примесью (это уже смотря по месту) то жесткой волчьей шерсти, то дорогих лисьих пушинок, то сурочьих прядок. Расцвели травянистые низины, испещренные кулигами смородинника, шиповника, терна, с ежевичника. Чуть повыше, на склонах бесчисленных оврагов, размытых до гранитной подошвы, бело-желто-розовое пламя охватило заросли бобовника, чилижника, дикой вишни. Пламя это, угрожающе разгораясь под майским ветерком, вскинулось на ближние высоты и побежало выше, выше, к голым пикам Главного Уральского хребта.

Обновленная степь, еще не испытавшая мук жажды сухого лета, радует глаз путника. Да, коротка весна на Южном Урале. Вот и осыпались тюльпаны, забрызгав кровяными каплями опавших лепестков широкие ковыльные поляны; лишь кое-где близ слабеющих от раннего зноя студеных родников еще красуется тюльпановый подгон.

Лобов и не заметил, как промелькнул быстрокрылый нарядный май. Собирался на охоту, на рыбалку и не собрался. Выходит, не до прогулок в жаркую эту пору, когда выработка на строительных площадках области достигает высшей засечки на крупной шкале семилетия — десять миллионов в сутки.

Всю неделю напролет странствовал Леонид Матвеевич по степи Высокой, среди кряжистых увалов, что длинными раструбами врезаются в междуречье Урала и Тобола.

Леонид Матвеевич объезжал самые восточные владения совнархоза — полиметаллическую целину, сплошь исстроченную всходами пшеницы. Он позволил себе роскошь: покочевать денек-другой, на правах туриста, по новым зерносовхозам. Впрочем, он и тут ввязывался в строительные дела, ненадолго останавливаясь на центральных усадьбах. И в дороге с удовольствием отмечал, что на берегах безвестных речек дежурят неунывающие девчата — гидрологи из Ленинградского филиала «Гидропроекта», успевающего вести изыскания тут, в Зауралье, и там, на далеком Ниле, в районе будущей Асуанской высотной плотины.

Но вот, наконец, и Приозерное — если не медвежий, то сурочий уголок глухой степи. На зеленых обочинах проселка, насколько хватает глаз, выстроилась в две шеренги «королевская пехота» — рослые, не в меру любопытные сурки; они тревожно пересвистываются друг с другом.

— Видал, с каким почетом нас встречают! — сказал Лобов Соловьеву, шоферу вездехода.

Пробыв целые сутки на Приозерном никеле-кобальтовом месторождении, Леонид Матвеевич ради приличия заглянул по пути на соседний полузаброшенный золотой прииск и уж потом направился на запад, к недавно открытому медному кладу в Рощинском. Там начиналась большая стройка, порученная тресту Егора Егоровича Речки.

Петро Соловьев давно привык к новому «хозяину». Этот не прокурор — больше любит неизвестные проселки, чем «царский тракт». И вес же Петро иной раз удивлялся причудам Лобова. То он велит остановить машину у какого-нибудь степного родничка и, достав из багажника лопату, принимается расчищать родник, поругивая мужичков из близлежащего села. То потеряет полчаса на осмотр придорожного кургана, где шумят березки, укоренившиеся в черноземных спайках плитняка, тщательно отполированного ветрами.

— Притормози-ка,— сказал Леонид Матвеевич, едва машина поравнялась с камышитовым балаганом на бахчах.

— Неужели за арбузами? — рассмеялся водитель.— Июнь с августом перепутали!

— Полжизни не был на бахчах.

Балаган оказался, конечно, необитаемым: караулить еще нечего. Лобов по-хозяйски осмотрел его, заметил в углу, на соломе, забытую прошлогодним сторожем трещотку. Взял ее, как забавную игрушку, сильно крутанул, подняв руку над головой, и заулыбался, довольный «пулеметной очередью», спугнувшей стайку диких сизарей с обочины дороги.

— Трофеи наших войск! — не удержался Соловьев.

Они долго бродили по бахчам, осторожно переступая через бледно-зеленые арбузные плети с чуть посеребренными листьями тончайшей резьбы. За делянкой арбузов виднелись ярко-зеленые ковровые дорожки дынь. Дальше — лопуховые заросли тыкв, рядом с ними — кустики помидоров. А в самом конце загона тянулись на ковыль толстые жгуты диковинных растений, усыпанные завязью декоративных плодов — всякого рода кувшинок, кубышек, погремушек. И на межах, горделиво подбоченясь, стояли «грызовые» подсолнухи с еще нераспустившимися корзинками.

Лобов выбрал удобное местечко, лег на землю, пахнущую пряным полынком, уперся подбородком в запястья загорелых рук и стал приглядываться к той жизни в подлистном царстве, которая так изумляла его своей прелестью в мальчишеские годы: золотые огоньки пустоцвета, тугие пружинки на кончиках плетей, пушистый бархат обильной завязи, окантованные синими, оранжевыми шелками трепетные листья — все, как сорок лет тому назад...

— Может, поедем, Леонид Матвеевич? А, Леонид Матвеевич?..— принялся тормошить его скучающий Петро.