Седьмой переход - [66]

Они переглянулись заговорщически — странно! — и Леонид Матвеевич, подавая руку гостье, приятельски, тепло сказал:

— Давай, Настя, знакомиться сызнова, раз уж моя Вася на том настаивает!

— А я, право, иногда думала, что вы должны бы знать друг друга,— растерянно проговорила Василиса.

— Ты не ошиблась.

— Присаживайся к столу, ставь свой торт, выкладывай-ка в вазу мандарины.

— По какому поводу этот девичник?

— По поводу субботы, в честь праздника русской зимы, и главное — в знак нашей дружбы!

— И доверия,— добавил Леонид Матвеевич.

— От тебя век не дождешься, когда ты сведешь со всеми твоими знакомыми.

— Во всяком случае, не скоро,— согласился он, устраиваясь поудобнее за столом между женой и Настенькой.

И опять Василисе почудилось: они коротко переглянулись, без слов понимая друг друга. То ли от вина, то ли от этой неловкой встречи, но Анастасия Никоноровна сильно раскраснелась и стала еще более привлекательной. «Как я не сообразила раньше, что Леня не мог не знать эту приметную землячку»,— подосадовала Василиса.

Разговор, удачно начатый с взаимных шуток, вскоре оборвался. Хозяйка усиленно отыскивала обрыв, чтобы вновь завязать непринужденную беседу. Проголодавшийся Леонид Матвеевич занялся едой, и, странно, Анастасии Никоноровне точно доставляло удовольствие бегло взглядывать на то, как он ест с превеликим аппетитом.

— Выпьем по единой! — предложила Василиса.

— Вы, верно, хотите споить меня. Хватит. Разве вот налить штрафную нашему мужчине.

— Попался я! А впрочем, за мной дело не станет.

«Н а ш е м у мужчине»,— повторила Василиса, игриво придираясь к словам Анастасии Никоноровны. Ей даже показалось, что именно по ее вине часто рвутся туго натянутые нити разговора, что не будь сейчас ее, они бы уж разговорились, у них бы нашлась своя общая тема на весь вечер.

Подкладывая мужу винегрета, она невольно встретил ась глазами с гостьей, пытливо посмотревшей на нее. Василиса вспыхнула, поняв, что та, право же, догадывается о ее сумбурных мыслях. Странно, и Леонид был в некотором замешательстве: кончив есть, он начал усиленно расспрашивать Анастасию Никоноровну о всех Кашириных. Особенно интересовался тем, что слышно от Максима. Собеседница его отвечала как-то сдержанно, по обязанности, и точно бы побаивалась каждого нового вопроса.

Наконец, она поднялась, поблагодарила за гостеприимство.

— Посидели бы, право, еще немножко. Время-то детское — девятый час.

— Девятый? — поразилась Анастасия. — Ну, дорогая моя, — сказала она тоном старшей, — загуляла я с вами. Ведь у меня там ребята не кормлены, муж без призора. Нет, нет, надо двигаться, пока могу двигаться.

— Не наговаривайте на себя! — посмеивалась хозяйка. И вдруг крепко обняла ее, поцеловала.

— Вот как у нас по-дружески! — весело заметил Леонид Матвеевич.

Когда Анастасия ушла, Василиса положила руки ему на плечи, откинулась назад и долгим озорным взглядом посмотрела ему в лицо, расплывшееся от пьяненькой улыбки.

— Старая любовь? — спросила она коротко, подмигивая.

— Безответная. С моей стороны, разумеется.

— Кто поверит, право, чтобы ваш брат не заинтересовался такой писаной красавицей, — покачала головой Василиса Григорьевна.— Ну-ка, рассказывай, все, сейчас же, немедленно! — потребовала она с добродушной строгостью.

19

В эти последние февральские, переломные дни (солнце — на лето, зима — на мороз) Никонор Ефимович Каширин чувствовал себя необыкновенно бодрым, как будто вслед за тяжкой хворью началось обновление всего его существа. Он частенько бывал на строительных площадках, иной раз заходил по пути в горком, побеседовать с секретарем, которого сам когда-то рекомендовал в партию. Если кто-нибудь начинал расспрашивать его о здоровье, Никонор Ефимович отшучивался:

— Придумали детскую болезнь для пенсионеров — микроинфаркт! Запугивают: не ходи, не волнуйся, не кури, одним словом, не живи. Комедия, в самом деле!

Однако курить все же бросил, поняв, что с сердцем шутки плохи. —Пока гром не грянет, русский человек не перекрестится,— говорила Дарья Антоновна.

— Не гром, а микрогром!

Казалось, Никонора Ефимовича всерьез обижало это крохотное словечко,— микро, никак не вязавшееся со всей его жизнью.

О жизни он многое передумал за минувший месяц своего выздоровления. Бывало, подложит под голову и плечи весь запас Дарьиных подушек и, полусидя в постели, с утра до вечера почитывает газеты, ведет мысленный неторопливый разговор с друзьями. В одном из писем старых большевиков, обращенных к съезду партии, Никонор Ефимович, отыскав свою фамилию, с огорчением отметил, что редеют, редеют ряды сверстников; вот теперь и он, Каширин, член КПСС с восемнадцатого года, оказался среди ветеранов. А совсем недавно считался середнячком. Война подравняла целые поколения по своему ранжиру: на первый план выдвинулись люди цветущих лет, даже зеленая молодежь повзрослела неузнаваемо. Тут-то и затерялись среди новичков первые кавалеры ордена Красного Знамени.

Военкоматские скидки были для них оскорбительны, «бумажную броню» они не признавали. Как присадка никеля делает сталь прочной и жаростойкой, так и горстка заслуженных бойцов, растворившись в солдатской массе, превратила ее в «гвардейские слитки, полков, бригад, дивизий. Пусть многих из дружков его, Каширина, нет в живых, пусть уцелела лишь самая малость этой легирующей добавки, но сталь-то выдержала залпы бронебоек...