Седьмой переход - [63]

Редко Максим высказывался так определенно, горячо. И хотя Эмилия соглашалась с мужем, ей стало страшно от его резковатых рассуждений. «Ну, маме все равно, мама век прожила. А братья, а сестренка? — думала Эмилия.— Каково им, настоящим коммунистам?.. В Москве, на съезде прямо заявили, что хорошо бы сделали югославские руководители, выпустив из тюрем всех политических, арестованных лишь за то, что те не согласны с новой программой Союза коммунистов... Значит, мама все плачет по ночам. До каких же пор мучиться бедной маме?»

— Я так и знал,— огорчился Максим, увидев слезы на глазах Эмилии

— Не буду, не буду...

— Эх, ты, Шумадиночка, плакса ты, оказывается. Она подняла голову, улыбнулась через силу.

— Веселее!

Да, Максим был сегодня в редком настроении.

— Пайдем в тэатр, што ли?

— Вот это другое дело! Даю пятнадцать минут на сборы.

Эмилия надела черное платье с темно-красными кантиками на воротнике, манжетах и кармашке, лаковые туфли. Старательно причесала волосы, подобрала их на затылке лентой. В этом скромном наряде, оттенявшем ее бледное узкое лицо, она выглядела не то чтобы моложе своих тридцати шести лет, но как-то не по возрасту изящной с той безыскусственностью, которая у иных женщин совсем утрачивается с годами.

Недолгие сборы подходили к концу, когда в передней прозвучало два звонка.

— К нам! Кто это? — встрепенулась Милица и побежала открывать. Еще в коридоре она громко объявила: — Дедушка пришел!

Вслед за внучкой появился Никонор Ефимович, добившийся, наконец, от медиков «законного права» выходить на улицу. С удовольствием потирая озябшие жилистые руки, он поздоровался, взглянув на сына, на сноху, поднявшихся ему навстречу.

— Ну, Миля, ставь по такому случаю бутылочку шампанского!

— Па какому случаю? — удивилась та, наморщив лоб, отчего ее тонкие брови еще сильнее надломились.

— Как, ты ничего не знаешь? В самом деле?

— Нэт,— отрицательно покачала она головой, часто-часто, даже испуганно, как отказываются в детстве от всего на свете.

— Скажите на милость! До чего ж скрытный, в самом деле, а!.. Никонор Ефимович подошел к сыну и обнял его осторожно, бережно, словно перед ним был все тот же хрупкий, худенький Максимка — неисправимый голубятник тех, довоенных лет.

18

Вся жизнь Василисы была на виду у Лобова: он женился на ней, студентке исторического факультета, когда ей не исполнилось и девятнадцати лет. А она не знала его молодости, и его жизнь читалась, как книга, раскрытая на середине: о многом приходилось лишь догадываться.

Приехав в Южноуральск, Василиса внимательно присматривалась к городу, где прошла юность Леонида. Тут на каждом шагу контрасты: многоэтажные добротные дома и рядом приземистые купеческие особняки; чудом уцелевшая церковка на окраине и безмолвные минареты в центре; старый Караван-Сарайский парк, прореженный голым сушняком, и совсем молоденькие посадки вдоль тротуаров; мрачные корпуса кадетского, юнкерского, казачьего училищ и светлоокие фасады новых школ; давнишней постройки мельницы, принадлежавшие местным миллионерам, и высоченные колонны элеваторов, возведенные уже в наши годы борьбы за хлеб... Опоясанный на юге и на западе крутым берегом Урала, город потянулся на север — к мятежной слободе, удостоенной внимания самого Пушкина, и на восток — прямо в степь. Это все пугачевские места.

Но особо заинтересовали Василису жители степного города. Тут были русские, украинцы, башкиры, татары, казахи. На улицах слышалась разноязыкая речь. Среди женщин выделялись казачки: городские— в узорчатых паутинках, в узких, по фигуре, пальто на ватинной стежке и в венгерках, опушенных мехом; из пригородных станиц — в пуховых дымчатых платках, в сборчатых дубленых шубах и в чесанках с галошами. Теперь Василиса безошибочно узнавала их по той слегка вальсирующей походке, которую приметила и у Анастасии Никоноровны. С ней она познакомилась недавно, в агитпункте, после лекции о сороковой годовщине освобождения Южноуральска от дутовцев.

— Нашего полка прибыло! — сказала Каширина, похвалив Лобову за божий дар пропагандиста.

Василиса сделала вид, что они встречаются впервые, хотя и запомнила ее с того дня, в архиве. Вышли из агитпункта вместе. Был чудный февральский вечер; точно одни и те же ленивые снежинки целыми часами кружили в неморозном воздухе, под ясным небом.

— Что вы, ехать на троллейбусе? Пройдемся, я вас провожу,— запросто предложила Анастасия.

Всю дорогу она расспрашивала о разном: понравился ли Южноуральск, не скучает ли по Москве, хорошо ли устроилась с квартирой, доволен или недоволен муж работой, чем думает заняться сама в дальнейшем. Василиса отвечала охотно и подробно. Ее собеседница умела расположить к себе, вызвать на откровенность, и между ними как-то очень быстро установились дружеские отношения. Василиса и на город посмотрела другими глазами.

Ей не хотелось расставаться с Анастасией Никоноровной, когда они подошли к подъезду совнархозовского дома. Болтая уже о пустяках, вроде того, что в Южноуральске невозможно купить шкафчик для кухни, Василиса то и дело взглядывала на Анастасию, все больше удивлялась ее красоте: и эти лучистые глаза, то задумчивые, то вдруг веселые, с антрацитным блеском, и губы, чуть насмешливые, обрисованные с гравюрной четкостью, и на виске этот милый завиток, выбивавшийся из-под кипенно-белой паутинки,— ну, все, право, кстати, все одно к одному. Как тут не позавидовать? Но зависть у Василисы была не раздражительной. Скорее всего и не зависть вовсе, а любование, доставлявшее ей радость, тихую, почти художническую.