Седьмой ключ - [17]

Внезапно Вера шагнула к перилам и, заглядывая ей прямо в глаза, очень тихо спросила:

— Извините меня, ради бога! Может быть, вам известно, кто жил в этой усадьбе, что стоит наверху, над рекой? — это был почти шепот.

— Многие жили, — ответила женщина неожиданно низким, слегка вибрирующим голосом. Она тоже взглянула Вере прямо в глаза. — И она.

— Кто ОНА? — отчего-то разом побелев, переспросила Вера.

— Та, кто вас так интересует.

— Но кто она, кто?

— Этого здесь не знают.

— А ГДЕ знают?

— Там, — женщина приподняла брови, кивком указывая на далекий зеленеющий лес за поселком.

И не сказав больше ни слова, странная женщина повернулась и, шелестя юбкой, двинулась по мосту назад, в поселок. Свернув к аптеке, она повернула за угол и скрылась из виду.

Вера как стояла — так и застыла на месте. Ее спутники тоже — они ясно слышали весь разговор. Даже Алеша, не знавший, о чем идет речь, забеспокоился — ему передалось волнение других.

— Вера, пойдем, — Сергей взял ее под руку, кивнул детям и быстрым шагом направился к шоссе, от которого уходила к дачным поселкам лесная тропинка.

В лесу, поотстав от детей и дав знак Сергею, чтобы и он сделал то же самое, Вера, не скрывая своего смятения, спросила:

— Что все это значит? Откуда первой попавшей женщине знать, что нас интересует?

— Она не первая попавшаяся. К первой попавшейся вы бы не подошли…

— А кто она?

— Не знаю. И что это все значит, не знаю… Но постараюсь узнать.

— Мне ясно одно, — Вера остановилась. — Та, что жила в усадьбе… Это ее письмо.

— Это ее портрет, — согласно кивнул Сергей.

Глава 8 Ключ

Миша с Борькой сидели в тенечке под кустиками и переругивались. Уже не первый день Миша уговаривал приятеля «задружить» с девчонками и выведать у них все про клад. Случайно подслушав их разговор, он стал сам не свой. Ему до смерти надоела дачная жизнь с ее бездельем и скукой, да еще эта нещадная жара… Ладно, в выходные, когда приезжал папа с целой оравой друзей, — на двух-трех машинах, новеньких как чайное блюдце — ни пятна, ни царапинки, все такие шикарные, под стать папиной «вольво»… Тогда два дня подряд шел пир горой, жарились шашлыки, всей гурьбой отправлялись на ближний пруд неподалеку от деревни Леонихи, — было колготно, шумно, весело… Миша слушал взрослые разговоры, приятели отца называли его мужчиной и похлопывали по плечу, учили водить машину, нырять, накачивать мышцы и делать стойку на руках. Все эти люди были так хорошо одеты, держались с такой уверенностью и казались такими удачливыми и счастливыми, что Мишке больше всего на свете хотелось стать таким, как они! И еще хотелось как-то в их глазах отличиться. Он должен был доказать, что и он — победитель, что и он — силен и удачлив, пусть они убедятся: он не просто сын своего отца, он — лидер, он станет лидером и будет принят в их круг уже не из снисходительности, а как равный…

И теперь он готов был расшибиться в лепешку, только бы найти клад. Вот он — его шанс! Его козырная карта. Он обыграет всех, он всех обойдет! В том, что клад в самом деле существовал где-то в этих местах, он ни секунды не сомневался. Но Борька, вялый, как вобла, мялся, сомневался и ныл: «Ой, да как мы, ой, да что мы, да есть ли вообще этот клад…». В общем, что называется, ни рыба ни мясо… Нет, конечно, ему хотелось бы найти клад, еще бы! Но, как только он думал, что предпринять, представлял себе, как по этой жаре они начнут рыскать по лесу… Духоти-и-ща. Пить хо-о-о-чется. Лень! Вот если б сразу сказали: клад там-то и там-то — тогда конечно… Ему почему-то казалось, что придется перерыть чуть не все окрестности. Нет, лучше «музон» врубить. Во всем этом Борька Мише, конечно, не признавался — еще чего доброго запрезирает, издеваться начнет. Выкручивался, отнекивался, мол, как с девчонками познакомиться, как к ним подъехать, если они всегда и всюду со своими родителями…

Миша-таки придумал: у Борьки с одной из девиц — с той, что визжала про клад, — участки соседние. Вот ему и надо улучить момент, когда она окажется неподалеку от их общего забора и слово за слово завязать знакомство. Мало ли о чем можно поболтать по-соседски! Хоть о той же музыке — Борька классно во всех направлениях разбирался, все хиты знал наизусть, что наши, что западные… Борька помямлил-помямлил и согласился. Дали друг другу зарок: взрослым — ни слова! И Борька занял наблюдательную позицию в кустах у забора.

* * *

Рано утром — Машка еще спала — Сережа сидел на веранде и рисовал по памяти деревенский колодец — то странное место, которое растревожило душу призраком упавшего в воду ребенка. Та история не выходила из головы — что ж это все-таки было: наваждение или реальность? Ему захотелось снова вернуться туда, заглянуть во влажный темный провал, постоять там, подумать, разобраться в своих ощущениях. Но что-то мешало… Что-то отталкивало, остерегало: «Не ходи туда, не ходи. Вытрави из своей памяти эту историю, не касайся ее, забудь! Ничего не было, просто жара. Жара — и точка!» Он вспоминал подростка, которого они подобрали в Свердловке — парня с растерянными глазами. И рисовал его, стоящим около колодезного сруба и глядящим внутрь — в глубину. Выражение лица было несколько удивленным, и по мере того, как Сережина кисть легкими мазками прорабатывала черты, для художника будто помимо воли — подсознательно, интуитивно стало ясно, что он хочет выразить только одно чувство — испуг. Невыразимый испуг! И когда он закончил выписывать образ мальчика, заглядывающего в колодец, то понял: он рисовал себя. Свой собственный страх, выраженный в Алешином образе и обличье. И, убедившись в этом, Сергей почувствовал себя неуютно — точно страх, проявленный в зримом образе, будет отныне преследовать его. Точно он примирился с его существованием, поддался ему, и теперь страх поселится в нем, с торжеством победителя станет бередить душу, разъедать ее, рвать на куски… Он должен изменить что-то в картине, чтобы страх не становился доминантой в ее настроении. Его кисть резкими и точными мазками изобразила яркий высверк солнца в траве, блеск металла, облитого светом. Это праздничное пятно света меняло весь эмоциональный строй картины — страх превратился в нечто неуловимо загадочное, рядом с испуганным мальчиком существовала какая-то тайна, — искрясь и сверкая, прячась в траве, она словно бы торжествовала победу: страх преходящ, рядом с ужасом тьмы существует блистающий свет, выход к свету! Сережа сам себе удивлялся — какие тайники сознания вывели его на это художническое открытие? Он понял, что предмет, который он рисовал, — это ключ, а, догадавшись об этом, понял еще и другое: он изобразил тот самый, потерянный Веточкой ключ, о котором ему говорила Вера… И поняв это, осененный внезапной идеей, которая молнией сверкнула в его возбужденном сознании, Сережа помчался в деревню. Взволнованный, бледный, приблизился он к колодцу и стал, наклонившись низко, всматриваться в траву. И — вот оно, чудо, — в высверке солнца, точно так, как изобразил он в своей картине, в траве блеснул ключ! У Сергея даже дыхание перехватило. Что это, совпадение? Или тайна? Тайна, которую не дано разгадать… Сережа крепко сжал ключ в руке и, повинуясь неясному порыву, направился к дому молочницы Любы. Он совершенно не сознавал, какая тут существует связь — между написанной только что и еще непросохшей картиной, находкой и домом молочницы… Он ничего этого не понимал, но знал одно: во всем этом угадывается воля некоей высшей силы, она ведет его, а он подчиняется ей. Теперь в его жизни нет ничего невозможного, в ней может произойти все… Все, что угодно! И, что бы ни произошло, он не должен этому удивляться.