Себя преодолеть - [51]

Но Палинский не сдавался. Толкнув 182,5 килограма, он сделал две отчаянные попытки обойти Мартина. И каждый раз штанга в 195 килограммов отрывалась от пола, чтобы через несколько секунд упасть рядом с обессиленным поляком.

Бронзовую медаль завоевал американец Марч, набрав в троеборье 460 килограммов. Советская команда в полутяжелом весе участника не выставляла.

Пришел и мой день.

Выступать пришлось на открытом воздухе. Зрителей было очень много. И в каждом взгляде — острое любопытство. Я видел это, когда стоял на параде рядом с американскими штангистами Шеманским и Губнером.

Скорей бы!

Шеманский гораздо опытнее и хитрее меня. Задолго до соревнований он демонстрировал свою якобы плохую спортивную форму. Небольшие тяжести на тренировках он поднимал с гримасами и с таким внешним напряжением, будто выжимал тонны. За несколько дней до соревнований Шеманский «получил травму». Хромал, был мрачен и неразговорчив. Словом, вовсю старался, чтобы я уверовал в легкую победу.

И вот после жима и рывка я плетусь за Шеманским. Чувствую, что я сильнее американца, но технически выполняю упражнения гораздо хуже, а то и просто примитивно. Чувствую, но ничего не могу с собой поделать.

А Шеманский! Он, по-моему, никогда еще не был так хорош и силен. По сосредоточенной работе, очень серьезному выражению лица ясно, что для него эти соревнования — главные в жизни. 39-летний атлет дрался отчаянно, не жалея себя. Поэтому в третьем движении мне ничего не оставалось делать, как начать с двухсот килограммов. Шеманский остановился на цифре 195. Потом я толкнул 207,5 килограмма и вышел на первое место, набрав в троеборье 540 килограммов.

К этому времени корреспонденты иностранных агентств успели передать в редакции, что я проиграл. Они не сомневались в своих прорицаниях. Говорили и писали, что я бледен, растерян. Да, я был бледен. Но не от страха. Очень тяжело бороться одновременно с холодным металлом, великолепным соперником и безграничным внутренним волнением.

Я люблю и уважаю людей, которые верят в человека до конца. Для всех ты погиб, а этот человек — с тобой и, верит. Я благодарен своим друзьям: они верили в меня и были со мной.

Советская команда заняла первое место. Четыре золотые, серебряная и бронзовая медали — это триумф. Окончательно сломленные, далеко назад откатились американцы. Потерпели неудачу наши друзья — польские штангисты: ни одного первого места. Зато замечательно выступили венгерские атлеты. Они заняли второе командное место.

1962 г.

Поэзия силы

Я вкладываю в машинку чистый лист бумаги и думаю, как лучше написать о Луисе Мартине, новом чемпионе мира. Я думаю о Луисе Мартине и вспоминаю нашего Аркадия Воробьева, потом поляка Иренеуша Палинского.

Невольно приходит мысль о времени. Извечная старая истина о быстротекущем, неумолимом времени. Оживают люди, события...

Старик Георг Гаккеншмидт, «русский лев», как почтительно величали его газеты, не кажется мне таким уж ветхим, седым старцем. Я вижу его руки с морщинами, синими венами, сухой тонкой кожей в пятнах. Он вручает мне приз Британской ассоциации тяжелой атлетики. А вечером на банкете плачет, когда я рассказываю ему о далекой Родине и о том, что его там помнят.

Сейчас я смотрю на фотографию, подаренную Гаккеншмидтом. Она лежит у меня на столе под стеклом. На снимке он рослый красавец. Чемпион мира 1903 года. Фотография сделана в Вене. На превосходной бумаге — тисненый королевский герб.

«Да, да, всему виною время», — думаю я. И решаю писать очерк о Луисе Мартине, разматывая клубок времени...

Я пытался заснуть. Ворочался, и хотя в комнате было тихо, сон не шел. Я лежал в номере Воробьева. Окна моего номера выходили на шумную центральную улицу Варшавы, и Воробьев буквально силой увел меня в свою комнату.

— Здесь будет тише, — не сказал, а приказал он. Взял чемоданчик и ушел. Я остался один. Лежал и думал о соревнованиях. Думал о том, что сейчас Воробьев на помосте.

В номере темно и очень спокойно. А я никак не могу заснуть. Наверное, минуло несколько часов, прежде чем задремал.

Это был чуткий, напряженный сон. Когда услышал шорох и чьи-то приглушенные голоса, мгновенно проснулся. По комнате на цыпочках ходил Аркадий и шепотом отвечал тренеру. Он заметил, что я проснулся.

— Все в порядке. Хорошо. Ты спи. Завтра тебе выступать. Спи... — И поспешно вышел.

«Все в порядке, значит он первый», — засыпая, решил я. Но какое-то нехорошее подозрение встревожило меня: не понравились его сдавленный голос и нервная поспешность.

Утром опасения оправдались. Накануне в тяжелой борьбе на мировом первенстве 1959 года неоднократный чемпион мира Воробьев проиграл никому не известному негру — англичанину Луису Мартину.

Я познакомился с чемпионом. Он, ошалевший от неожиданного счастья, стоял в вестибюле гостиницы и раздавал автографы. Знакомился я с ним, как выяснилось, уже во второй раз. Узнал его, когда подал руку. Это был тот самый парень-весельчак с необыкновенно красивыми пропорциями тела и превосходными рельефными мускулами. Он тренировался рядом с нашими ребятами. Штангу поднимал коряво. Про него говорили, что силен, но никто не принимал предостережений всерьез. Зато, когда Луис раздевался и демонстрировал свои необыкновенные мышцы, вокруг собиралась толпа. Восторгам не было конца. И, признаться, было от чего ахнуть. А Мартин открывал в улыбке сахарные зубы и смеялся.