Себя преодолеть - [23]
Черед Кузьмина. Глотнул кофе. Деловито сменил мокрое трико. С ног до головы натерся жгучими растирками. «Дай курнуть!» — просит у массажиста.
Мы от удивления рты разинули: «Ты ж не курил!»
«Теперь, а в войну приходилось. Дай только затянусь малость».
В зале что творилось! Свист, топот. Половина публики навеселе. Рев невообразимый. Не дают ему сосредоточиться. Он побелел — и к штанге. Лихо заправил вес. Судьям не придраться.
Японский тренер подбежал. Плачет и руки жмет. «Безумие! Харакири с разбегу!»
Американцы по следам крадутся. Хайна сразу на помост.
Думал, потолок рухнет. Не зал — черные дырки ртов.
Хайн почти вытащил штангу на грудь. Нога подвернулась — брякнулся навзничь.
Мгновенно изменился человек. Безгласен и неповоротлив, словно куль с мукой. Так и не взял первый вес. Нулевая оценка и последнее место! Схватился за голову — и стонет!
В зале ни звука! Я такой тишины не слышал. Лэм плюнул и отвернулся. Хайн топчется бестолково и лоб трет.
А Кузьмин просипел назидательно: «Эх, дура! Очертя голову дети играют, а ты — золотую медаль сцапать. Поживи с мое, губастик». И отказался от остальных попыток. «Ни грамма не сдвину. Да и зачем? Юрка первый. А слабостью сволочь на трибунах радовать? Гордость есть».
Пошел в раздевалку. Скинул ботинки — и в комнату к американцам. «На! — говорит Хайну. — Бери на память. В России сказывают: «Сила есть — ума не надо». Так ты носи ботиночки почаще — поумнеешь...»
Выложился Виктор Михайлович до изнеможения. Просит нас: «Я посижу. А вы идите. Догоню». Решили, переживает человек свое поражение. Шепотком ушли. Я по дороге вспомнил, что бинты в раздевалке оставил.
Вхожу. Он у стены дремлет. Разбудил. А старина стоять не может. К счастью, под рукой ампулы с глюкозой. Потом камфару впрыснул. Сердце не молодое. На всякий случай. Отлежался. Но со мной не пошел. «Доберусь как-нибудь, до свидания». Сгорбился, ноги пыль заметают. Пройдет — посидит на корточках.
А знаешь, с каким остервенением зашвырнул в чемодан свою серебряную медаль! Понятно, он ведь выиграть надеялся. В глазах слезы. Пальцы шарят. Черт знает что это за штука — самолюбие чемпиона. Потому и улетел...
— Как улетел? — не понял я.
— Обошел с утра всех начальников. И в семь улетел на нашем самолете. Записку оставил старшему тренеру. Просит извинить. Дома, мол, дела неотложные. — Врач хрипло откашлялся. — Ты прости, я устал.
Я вернулся в свою комнату. Выбрил щеки. В день соревнований я проделывал это особенно тщательно. Пригладил волосы. Скалил белые зубы в зеркало. И надел лучшую, как снежинка, белую рубаху. Надраил до блеска, как в армейские годы, ботинки. И выкатился на свет божий франтом.
С порога меня встретил безоблачный день с высоким небом. Я сел на скамейку в тени. Из окон слышался смех. Трещали крышки чемоданов и шкафов. Ребята укладывались. По кольцевому шоссе грохотали грузовые машины. Плыл зной, смывая утреннюю прохладу. Под ногами топорщилась стриженая травка.
Я раскинул руки по спинке скамейки и глазел по сторонам. Я не сомневался в себе. Мои мышцы были хороши, как никогда. И я радовался своей силе, собранной в срок.
Чуть знобило от возбуждения. Я сложил руки за головой. Напрягся в жгут. Мышцы на плечах сжимали голову. Кожа пахла студеной водой. Я зашептал, как в детстве: «Мышцы, мышцы, не подведите меня сегодня. Наш день, други! Потрудитесь, сколько я вас выхаживал! Ну, дорогие мои?!» Рассмеялся — и мышцы распались в безвольную однородную массу.
Лениво проплыл конный полицейский патруль.
Перед завтраком я еще раз заглянул в комнату. Проглотил витамины. Решил, что после соревнований всю эту химию выброшу в окно.
Постоял, размышляя о Кузьмине, Хэйдоне, хорошем утре.
По дороге в столовую подумал, что для меня поражение Кузьмина вообще-то не новость. Припомнил, как за неделю до отъезда на Олимпийские игры мы шли с Дедом по Арбату. Нас захватил ливень. Мы стояли под крышей дома и ждали. Я вертел головой и с удовольствием разглядывал дождь, дома и людей.
Дед тронул меня за плечо и сказал: «Смотрю на людей, и так хочется, чтобы кто-нибудь обернулся. Взял за руку: «Верно, устал, приятель?» Чтобы в самую душу загреб. Щемит у меня там что-то».
А потом буркнул мне: «Отстань». И двинулся напролом.
Я долго смотрел вслед. И тогда еще понял, что Кузьмин может проиграть. Победители говорят по-другому...
Я неожиданно вспомнил о записке Кузьмина, переданной мне врачом. Развернул скомканный листок.
«Боря, я не силен в литературе. Но однажды ты здорово сказал: «И ты оттолкнешь те руки, которые попытаются тебя удержать». Кажется, так?
Да, Боря, оттолкни руки, которые указывают благоразумный, но трусливый выход. Мне было трудно помочь Бубнову. Очень. Зато Хайн не выиграл.
Ломай Хэйдона в жиме. На словах все страшны. Лэм — лисица. Работай чисто, и ему ничего не останется, кроме вежливых улыбок.
В тумбочке мои бинты и термос. Возьми.
Кузьмин».
— Спасибо, Дед, — прошептал я, пряча записку. Солнце хозяйничало в небе. И день стоял, распятый лучами. И сила заливала меня.
1964 г.
Судьба тяжелая , как штанга
Страховой договор
Эти профессиональные спортсмены недолго могли пользоваться силой своих рук и ног. Чрезмерно развитая сила пожирала самое себя: они преждевременно старились и умирали.
