Сеанс мужского стриптиза - [12]

– Ну вот, начинается! – протянул братец, с намеком подмигнув мне сразу двумя глазами.

Я кивнула, показывая, что помню о своем обещании заняться частным сыском в общественных интересах.

Папуля и Зяма погрузились в наш «Форд» и уехали в город почти сразу за оперативниками. Смеловский, отсыпав нам с мамулей тысячу извинений, тоже уехал, увезя в своей машине и Сашу с камерой, и Анюту с Лютиком. Все, включая щенка, убыли даже без завтрака!

Пробудившись ближе к обеду, мы выяснили, что остались без горячей пищи. Как мы ни старались, а развести костер без помощи настоящих мужчин не смогли.

– Ладно, Дюша, не пропадем! – бодрясь, сказала мамуля. – Хотелось бы, конечно, выпить горячего кофе, но ничего, обойдемся парным молоком, это даже полезно. Возьми банку и сбегай к тетке Марусе, купи у нее молока, а в сельпо – хлеба или каких-нибудь булок. А я пока открою тушенку.

Мамуля опасно поиграла ножиком. Я предвидела, что вспороть им жестянку будет непросто, поэтому мысленно сделала себе заметочку спросить в ларьке консервный нож. Папуля как-то обходился без него, но мы с мамулей ни в каких войсках не служили и не обладали опытом выживания в дикой местности.

Очень хотелось кушать, поэтому к владелице молочного стада тетке Марусе я, как и велела мамуля, бежала бегом. Ворвалась в калитку, даже забыв постучаться, и едва не сбила с ног хозяйку домовладения. Маруся выступила мне наперерез из-за пышного смородинового куста, держа в руках большой таз с помидорами.

– Тьфу ты, нечистая! – выругалась баба. – Чего несешься, как игуанодон?

– Как кто? – не поняла я.

– Как угорелая кошка! – Маруся выразилась гораздо понятнее. – Кстати, ты в курсе, что у нас ночью пожар был?

– У вас?

Я оглядела дом и двор. Все выглядело целым и невредимым, пожаром тут и не пахло, разве что на длинном дощатом столе дымились трехлитровые стеклянные банки с помидорами в горячем рассоле.

– Тьфу на тебя! – Маруся сердито сплюнула, шваркнула таз с томатами на стол и погрозила мне пальцем. – Не у нас, конечно! На краю села, над оврагом, Нинка Горчакова погорела! Да как еще погорела, и-и-и!

Баба подхватила щеку ладошкой и сокрушенно покачала головой.

– Начисто погорела, прям дотла! Ни хаты не осталось, ни времянки, ни бани, ни даже уборной! Забор вокруг двора – и тот обуглился! Хорошо еще, пожар с бани начался, со стороны леса, так соседи Нинкины, Морозовы, хоть свою хату оборонить успели, только забора и сарая лишились! И то сказать, пожарная машина вовремя приехала, иначе от Морозовых тоже одни головешки остались бы!

Чувствовалось, что Марусе очень хочется поговорить о ЧП поселкового масштаба, и я не стала отказывать ей в удовольствии, поддержала беседу:

– А отчего пожар случился?

– От дурости Нинкиной, вот отчего! – баба сердито взмахнула машинкой для закатки банок. – Эта идиотка, прости, господи, что так говорю про покойницу, в предбаннике бидон с керосином держала! Ввечеру затопила, дура, баньку, – как положено, в субботний день помыться, да не уследила, как из печи уголек выпал. А баня-то бревенчатая! Сначала пол загорелся, в потом огонь до керосина дотянулся, и тут ка-ак жахнуло!

– А мы думали, это зарница! – пробормотала я, вспомнив алые всполохи над лесом, очень украсившие наш мистический фильм.

– А город подумал, ученья идут! – ехидно напела Маруся. – Как же, зарница! У Нинки там ад кромешный был, домашняя птица начисто сгорела!

– И хозяйка тоже сгорела? – запоздало испугалась я, припомнив, что моя собеседница назвала незнакомую мне Нинку покойницей.

– Не, она не сгорела, – баба замотала головой, стряхнув с нее неплотно повязанный ситцевый платок. – Нинка, видать, со страху помешалась маленько и перепутала, в какую сторону бежать. Помчалась прямиком к оврагу да и бухнулась в него, как в речку, вниз головой!

– И что? – замирающим голосом спросила я.

– И все! – Маруся кровожадно цыкнула зубом. – Ранехонько поутру милиционеры ее из оврага достали, уже как есть мертвую, с разбитой головой. Те же Морозовы, соседи Нинкины, обознание делали.

– Опознание, – машинально поправила я.

– А я как говорю? Дарья Морозова с обознания этого вся белая прибежала, прям как молоко, пришлось мне ей самогонки налить стопку, чтобы чувств не лишилась, – взахлеб рассказывала Маруся.

Интерес, с которым я слушала ее эмоциональное повествование, не помешал мне отметить, что белая, как молоко, Дарья Морозова лишаться чувств побежала не к себе домой, а через полдеревни к подружке. Видно, эта Дарья, такая же не в меру общительная особа, как Маруся, сразу после опознания понесла в народ жуткую сенсацию!

– Дарья говорит, у Нинки-то, у покойницы, голова разбита, как кринка, и все волосы в кровище! – Маруся пугающе округлила глаза.

Разумеется, я не могла не сопоставить полученную информацию с тем, что знала не понаслышке. Очень похоже было, что наш Зяма вынес со свалки именно Нину Горчакову! Однако это логичное предположение нуждалось в подтверждении.

– Кажется, я знала эту Нину Горчакову, – я потерла лоб, словно припоминая. – Она такая высокая полная женщина лет сорока, жгучая брюнетка с карими глазами?

– Ты че? Нинка была тощая, как спичка, и притом белобрысая! Бывало, волосы длинные кудельками закрутит, в брючонки узкие влезет и идет себе – чисто швабра поломойная! Прости, господи, что про покойницу так говорю! – Маруся лицемерно вздохнула и наскоро скроила скорбное лицо, но не выдержала минуту молчания – очень уж ей хотелось позлословить. – И то сказать, швабра – это было самое то! Нинкина роль, точно!