Сделка - [62]

Неожиданно я захотел вытереть его взмокший лоб. Миссис Хофф к тому времени оттеснили на противоположный край стола, и он остался без сопровождающего. Я вытащил носовой платок и промокнул влагу с широкого лба. Хофф воспринял мой порыв без благодарности, как должное, лишь искоса посмотрев на меня. Он просто отметил появление нового раба и его рабью внимательность. Крепкий орешек мистер Хофф! Я налил нам по бокалу.

Затем, на полпути между «бри» и печеной «аляской», это случилось. Гости расхрабрились до неприличия, и, поняв, что мне уже достаточно и что меня переполняет отвращение, я бросил толпе: «Все, ребята, хватит!»

Разговор за столом еще немного пошумел, пока наконец народ не разобрал, что я сболтнул что-то не то. И вся комната смолкла. Я сказал еще раз, напрямую Дэйлу: «Дэйл, поговорили и пора заканчивать! Все!»

Дэйл секунду разглядывал меня.

— Что с тобой, мой мальчик? — спросил он.

Он называл меня «мой мальчик» уже пятнадцать лет, и хотя я считал такое обращение отеческим, никогда не возражал.

— Я сказал, Дэйл, что пора кончать с этим.

— С чем, мой мальчик?

— Ты прекрасно знаешь, с чем, — отрезал я.

— Нет, не знаю. Даже не догадываюсь. Будь добр, поконкретнее, если не затруднит. И подумай, прежде чем облечь мысли в слова.

— Уже подумал. Если я являюсь здесь почетным гостем и этот боров — для моего развлечения, то прошу оставить его в покое.

— Я не совсем…

— Не прикидывайся дурачком. Я хочу, чтобы ты прекратил точить ножи для разделки этого берлинского борова. И ты отлично знаешь…

— Ну и что с того?

— Для этого есть определение.

— И какое же?

— Ты знаешь.

— Извини, и понятия не имею. Не подскажешь?

— Хорошо. Это отдает садизмом.

— Ого, неужели?

— Точно так.

— И тебе это не по нутру?

— И мне это не по нутру.

Я уже пожалел, что начал. Я ведь не испытывал ни малейшей симпатии к Хоффу. Но остановиться не мог. Да и какого черта я должен был останавливаться? При чем тут Дэйл? Я говорю правду не из-за пренебрежения к хозяину дома. И что значит набившая оскомину «тесная дружба»? Я уже был крепко пьян и говорил себе: «Ты не имеешь права обвинять Дэйла. Тебе незачем делать вид, что ты был его другом прошедшие годы. За всю эту гадость ты не менее ответствен, чем они».

Дэйл повернулся к Хоффу и, указывая на меня пальцем, спросил:

— Готфрид, неужели ты ощущаешь себя боровом на заклание?

Вся комната взорвалась от хохота.

На несколько секунд напряжение спало. Хофф, идиот, обратился ко мне:

— Мой дорогой друг, зачем нести чепуху! О чем ты толкуешь?

Вообще-то обращение «мой дорогой друг» достаточно экстравагантно, но Хофф не раз публично называл нас, американцев, детьми, и я не стал возражать, да мне, собственно, было уже наплевать.

И я решил, черт с тобой, мой немецкий брат, я затыкаюсь, превращаюсь на оставшийся вечер в «ничто» и ухожу домой рано.

Флоренс покинула трапезу первой, за ней последовал сидевший рядом с ней Майк Уайнер, мой литературный агент.

Я заметил, что Беннет, прищурившись, поглядывает на меня. Оценивает, с какого боку лягнуть в отместку. И, встав из-за стола, провел первый хук:

— Если говорить о садизме, мой мальчик, а как ты сам недавно обращался с Флоренс?

— В каком смысле? — спросил я по-ничегошному.

— В том, что она неважно выглядит. Признаюсь, мы любим ее гораздо больше, чем тебя, и ты, мой мальчик, коль окончательно и бесповоротно выздоровел, мог бы иногда подумать и о ней.

На лестнице нас разделил поток гостей, заплывающих в игровую комнату — большую коробку, заставленную предметами в стиле «Салун на Диком Западе». На одном конце комнаты длиннел бар, на другом — дверь, ведущая к ручью О’Крик (я хотел сказать, к бассейну). Повсюду стояли игрушки для взрослых: «однорукие бандиты», фильмоскопы 20-х годов со стриптизом, игральные автоматы — щелчком пластины шарики посылались на плоскость, где стояли фигурки, подписанные для шутки фамилиями знакомых, и дарт — пучок стрелок и мишень в виде головы Кастро. На полу были нарисованы карикатуры на ближайших друзей хозяина. Я был изображен с огромной сигаретой «Зефир», зажатой в кулаке.

Некоторые из присутствующих, недолго думая, уселись за стойку бара и начали игру в бутылки. Среди них был и Хофф, к тому времени изрядно подшофе. Увы, даже трезвый, он был обречен на разделку.

Беннет не отходил от меня. Когда я сел, он тут же сел рядом. «Вот и пришло время, — сказал я себе, — твоему знаменитому молчанию».

— Мой мальчик! — обратился ко мне Беннет. — Не могу не задать себе вопроса — с чего это вдруг ты так озаботился Хоффом?

Краем глаза я заметил, что окружающие придвигаются ближе. Чужие ссоры все еще остаются нашим лучшим развлечением. А Дэйл начал вещать: подбор слов отражал его ясное осознание того, что аудитория растет.

— В конце концов он просто «комми» от культуры и больше ничего. Находясь здесь, с психологией и манерами кавалериста, с 1940 года, он сделал себе состояние, обгадив нас в своих фильмах. Мы обсуждали эту тему тысячу раз, Эдди, и ни разу я не слышал возражений.

Я стиснул зубы.

Дэйл улыбался.

— Что ты говоришь? — спросил он.

Все ждали. Но ответа моего не дождались.

Дэйл продолжил:

— Ты ни в чем не опровергнул моей уверенности в том, что тебе доставит огромное удовольствие увидеть, как Хофф получит причитающееся ему сполна…