Счастливый конец света - [46]

Но это был подлый враг. Он не хотел моей смерти. Он хотел смерти моего рода. Он напряг мой детородный орган, чтобы вылить мое семя в свое лоно. Значит, это была она. Она хотела от меня потомства. Она хотела превратить свободный род барсов в сухостой из дуплистых деревьев с вывороченными корнями.

Я был готов принять свою смерть, но я не мог допустить смерти своего рода. Она была сильней и коварней меня, но в ловкости она не могла превзойти меня. Таков наш род, никто не может превзойти снежного барса в ловкости.

Она зажала мне шею, чтобы я не мог вырвать голову из ее пасти. Ее язык лизал мою голову, чтобы вызвать во мне желание. Желание продолжения рода. И она вызвала во мне желание. Желание сохранения рода. Она, наверное, думала, что это одно и то же. А это не одно и то же. Голос крови это голос рода. И этот голос сказал мне: сохранишь семя, сохранишь род. И еще он сказал мне: ты ловкий, схвати зубами ее язык.

Мы бились долго. Она сжимала дуплом мою шею, я сжимал зубами ее язык. Она царапала меня корнями, я царапал ее когтями. Я мог откусить ей язык, но голос сказал мне: не делай этого, пока твоя голова в ее пасти. Наконец она разжала зубы, чтобы перекусить мне шею. Я выдернул голову из пасти и повис на ее языке. Я мог откусить его, но голос сказал: не делай этого, пока ты висишь на нем. И еще он сказал: внизу ущелье, она сбросит тебя в него. И голос сказал: ее корни будут держать тебя, пока ее зубы не откусят твою голову: И еще сказал, у тебя одна голова, но четыре ноги. Сунь ей в зубы одну. Может, в пылу борьбы она не заметит подмены.

И сделал я так. И она откусила мне переднюю лапу, и корни ее отпустили меня. И тогда голос сказал: кровь за кровь. И сказал: не откусывай язык, а разгрызи его надвое. И еще он сказал: два языка в одном рту никогда не уживутся. И сказал: и превратятся они в два жала, которые будут жалить друг друга. И еще сказал: и так продлится до скончания века. И сказал: а потом будет суд, и он рассудит вас.

И я разобрал надвое ее язык и ушел… Чу! я слышу ее запах… Совсем рядом… Не может быть… Это не она. Я помню ее дупло и корни. Это не она. Эта не то что голову, лапу не сможет перегрызть. Но почему от нее тот же запах? И почему она так смотрит на мою клетку? Неужели заметила, что меня нет?… Она озирается, ищет. Смотрит на меня. В упор. Нет, не видит. Никому не дано видеть белое на белом. Черное на черном. А может… а может, и она всего лишь личина, клетка? А та, что была в клетке, вышла на свободу и где-нибудь поджидает меня, расставив на тропе свои корни и спрятав в дупле свои зубы? А запах… клетка долго хранит запах своего постояльца.

Понял. Я бросил ей вызов. Она услышала его, вышла из клетки и готовится к схватке. Понял. Корни это ее ноги. Многоножка против трехногого. Белый на белом против черной на черном. Понял. Кровь за кровь. Схватка – это красное на красном.

А потом будет суд, и он рассудит нас.

14

Квадрату опять не повезло. Во время разведывательного облета «невиданной планиды», которая невиданно возникла на пути «Лохани» (она не значилась в Звездном кадастре), его и без того изрядно потрепанный модуль столкнулся с каким-то неопознанным летающим объектом, потерял управление и совершил столь жесткую посадку на скалистое плато, что шаровидный модуль превратился в лепешку, а Квадрат – в неправильный многоугольник.

Мы с Буфу сели в аварийный челнок и поспешили ему на помощь. Пока Буфу приводил в чувство разведчика, я кое-как собрал модуль, чтобы отбуксировать его на «Лохань» и уж там заняться основательным ремонтом.

Наконец мы взлетели. Буфу не скрывал удовлетворения от проведенной операции, был словоохотлив, и мы разговорились под тихие стоны лежащего за нами Квадрата.

Буфу начал с похвал в мой адрес, а также в адрес табуларазологии:

– Боюсь, mon ami, что многие наши беды вызваны игнорированием именно этой области знаний. Целые поколения сапиенсов привыкли жить на всем готовом, превратив в свалку мусора не только Триэс – все Малое Облако. Взять, к примеру, эту лепешку, – он кивнул на летящий за нами модуль, – кто еще, кроме тебя, сможет вернуть ее к жизни?

– Наставник, – сказал я.

– А еще?

– Да мало ли кто… – Я затруднялся назвать конкретное имя.

– Никто, mon ami. А если даже кто-то и может, не захочет возиться и соврет, заявив, что не может Да еще и товарища своего бросит, – он показал на Квадрата, – скажет, не нашел или еще что-нибудь придумает. Мы были великим сообществом, а стали разобщенными. Мы были хозяевами, стали иждивенцами, потребителями унаследованных благ. А ведь блага эти не бесконечны. Ведь, откровенно говоря мы дышим на ладан!

– Так уж и на ладан? – ввернул я. – Мне кажется, напротив, жизнь оживилась, идет какая-то борьба. Даже на «Лохани»…

Его длинное желтое лицо еще больше растянулось в саркастической усмешке:

– Борьба! Не смеши меня, mоn ami! Если возню дистрофика с паралитиком можно назвать борьбой, тогда, конечно! Впрочем, рыцарю картонного меча и дамской подвязки все это и вправду может показаться борьбой!

Он явно хотел задеть меня за живое. «Нет его у меня, живого!» – хотелось крикнуть мне. Но я сказал, как и подобает Победоносному: