Счастливый Феликс - [32]
…Карантин в садике подходил к концу, когда расцвел ветрянкой Владик. Через два дня оба ходили раскрашенные зеленкой. Наконец Павел повел утром обоих мальчиков в садик, и забирать пришлось тоже ему: слегла Валентина. Слегла в буквальном смысле, потому что в детстве ветрянкой не болела. Мучили жар, зуд и то, что нельзя было сделать самое простое – почесать болячки: врач пригрозил, что шрамы останутся навсегда.
В то же время ветрянка была блаженством, отдыхом от всего сразу. Дети кочевали от Марины к свекрови, муж убегал на работу, оставив рядом с диваном боржом, только руку протяни.
Что она и делала: тянулась за бутылкой, жадно пила прямо из горлышка, опершись на локоть и роняя шипучие капли на пододеяльник, и ложилась снова. К телефону не подходила, хоть он разорвись. Кончилась морока с адресами и осточертевшими экскурсиями по чужим домам – ленинградская тетка переехала к ним. Вот она в пальто, застегнутом на все пуговицы, сидит на диване рядом, отставив худую ногу в фильдеперсовом чулке. Смотрит вовсе не на Валентину, а на собственную ногу, и поворачивает ее так, чтобы Валентина тоже могла как следует ее рассмотреть. «Фильдеперс, Серебряный век», – вполголоса бормочет она, хотя Валентина не замечает ничего особенного: простые грубые чулки на худой ноге, воткнутой в мокрый растоптанный сапог. И зачем она вот так, в пальто, сидит прямо на постели? Но сказать было неловко: вдруг обидится. Старуха кокетливо повернула голову в плотно надвинутой круглой коробке. «Ток, – объяснила она, – вуаль я оставила на Невском, по условиям обмена. Вот», – она придвигалась ближе и совала Валентине в лицо какую-то бумагу. Край листа загибался и щекотал ей лоб, это было невероятное блаженство… Проснуться заставил будильник, оказавшийся телефоном. «Да! – кричал кому-то муж, – я слушаю! Четвертый; нет, без лифта…» Фильдеперсовая старуха пропала. Яростно чесался лоб; Валентина прижала лицо к подушке и мотнула головой.
…Отвалившийся струп оставил маленькую ямку, похожую на след птичьего когтя. В первое время после болезни Валентина запудривала шрамик: казалось, все смотрят на ее лоб.
И вдруг – нашли обмен.
Не квартира – мечта, такие показывают в кино о прошлой жизни: светлые просторные комнаты, балкон, лепнина на потолках; вот-вот появится экономка. Ванная величиной с их нынешнюю кухню, а в самой большой комнате – эркер, бывает же!.. Мечта смотрела всеми окнами на сквер. Со дня на день ждали, когда вторая сторона даст окончательный ответ, и ох как трудно было не расставлять мысленно мебель, а письменный стол отлично войдет в эркер, и… Вот-вот должен был состояться этот обмен и почти совсем было состоялся, но в последний момент те, другие, передумали.
Больше всех был раздражен Иннокентий Семенович; его настроение передалось Павлику, который и принес его домой.
Всегда добродушный, легко подтрунивающий над женой, он с не свойственной для него горячностью разразился длинной тирадой, часто повторяя «в конце концов». Родители не железные, и кто-кто, а Валентина должна это понимать. В конце концов, они немало для них делают. Оба запарились, отцу этот обмен уже вот тут сидит, сколько можно тянуть?! Ей дали возможность выбрать – так выбирай, в конце концов, Новый год на носу. Время идет, и твой драгоценный алгоритм может подождать, если больше ты ни о чем не думаешь, а вот обмен ждать не может. В конце концов.
Он говорил все это, сердито наклонив лобастую голову, не поднимая глаз.
Они никогда по-настоящему не ссорились, и не поссорились бы и сейчас – мало ли что наговорит усталый и голодный мужик, в конце концов, если бы не воткнул он сюда алгоритм, который может якобы подождать. Ему ли не знать, почему она до сих пор не закончила?
Хотела сказать: замолчи, – но выскочило совсем другое:
– Кусок идиота. Детей разбудишь.
И как теперь жить с собственным хамством, она не знала. Попросить прощения мешали глупые, сказанные сгоряча, слова. Вот зачем он?..
…Темнело рано и быстро, в детском саду ярко светились окна. Толстая воспитательница читала вслух книжку, возвышаясь над ребятней. Она сидела, нависая боками над низким детским стульчиком и чудом его не расплющивая. Ни Ромки, ни Владика среди детишек не было.
Валентина ворвалась в дом, бегом взлетела на четвертый этаж (высокий, без лифта) и, уже отпирая дверь, услышала громкий хохот. Из телевизора несся голос простофили Волка: «Ну, Заяц, погоди!..»
Гад, просто гад! Не мог позвонить?.. Это произошло впервые: всегда договаривались, кто заберет «орлов», как Павел называл мальчишек. «Всегда» – это до сегодняшнего дня, который начался вчера сорвавшимся обменом, ни в чем не повинным алгоритмом, повлекшим за собой «кусок идиота». Сама виновата, дура несчастная.
И дни потащились пустые, несмотря на занятость, пустые и какие-то второстепенные. Все, что вчера еще было важным, обесценилось: елочные игрушки, костюмы для утренника в садике, распечатки программы… Все стало корявым: их с Пашкой слова, движения, взгляды. Перестали называть друг друга по имени; почему-то невозможно было произнести привычное «Пашк!» – оттого, должно быть, что не слышала ласкового «Валюша». Встречались глазами – и сразу отводили, словно пассажиры в автобусе. Разговоров больше не было, только вопросы и ответы. «Детей заберешь?» – «Постараюсь». – «Если не сможешь, позвони». – «Кофе что, кончился?» – «В кофемолке есть». – «Тот я выпил». – «Тогда нет. Я куплю». – «Владик ночью кашлял».
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
Место действия новой книги Тимура Пулатова — сегодняшний Узбекистан с его большими и малыми городами, пестрой мозаикой кишлаков, степей, пустынь и моря. Роман «Жизнеописание строптивого бухарца», давший название всей книге, — роман воспитания, рождения и становления человеческого в человеке. Исследуя, жизнь героя, автор показывает процесс становления личности которая ощущает свое глубокое родство со всем вокруг и своим народом, Родиной. В книгу включен также ряд рассказов и короткие повести–притчи: «Второе путешествие Каипа», «Владения» и «Завсегдатай».
Благодаря собственной глупости и неосторожности охотник Блэйк по кличке Доброхот попадает в передрягу и оказывается втянут в противостояние могущественных лесных ведьм и кровожадных оборотней. У тех и других свои виды на "гостя". И те, и другие жаждут использовать его для достижения личных целей. И единственный, в чьих силах помочь охотнику, указав выход из гибельного тупика, - это его собственный Внутренний Голос.
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Здесь должна быть аннотация. Но ее не будет. Обычно аннотации пишут издательства, беззастенчиво превознося автора, или сам автор, стеснительно и косноязычно намекая на уникальность своего творения. Надоело, дорогие читатели, сами решайте, читать или нет. Без рекламы. Скажу только, что каждый может найти в этой книге что-то свое – свои истории, мысли и фантазии, свои любимые жанры плюс тот жанр, который я придумал и назвал «стослов» – потому что в тексте именно сто слов. Кто не верит, пусть посчитает слова вот здесь, их тоже сто.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)