Счастливый Феликс - [33]
Ночи стали неловкими. Спать укладывались, стараясь не задеть друг друга. Валентина вспомнила когда-то вычитанные слова «обоюдоострый меч» и не придвигалась к продольной ложбинке дивана, словно она и была тем самым обоюдоострым мечом. Ей вспомнилась их старая низкая тахта, напротив которой на стене висели ветвистые оленьи рога, неизвестно откуда у Павлика взявшиеся и так же неизвестно куда исчезнувшие, когда родился Ромка. Но тогда, раньше, все было иначе. Павлик озабоченно крутил головой: «Что-то рога запылились…», после чего летел и повисал на костяной ветви ее лифчик, а следом за ним трусики. С этим украшением рога сразу теряли свой грозный вид. «Хранители домашнего очага», – смеялся Павлик.
…А если протянуть руку и положить на плечо? Глупости; мириться не обязательно в кровати, возмутилась она и… легко прикоснулась к теплому любимому плечу. Коснулась – и поняла, как сильно ей не хватало этого тепла.
Плечо дернулось. Муж резко обернулся и буркнул с досадой: «Я сплю; ты что, не видишь?..»
Веки разлепились на мгновение и сомкнулись. Павел ушел в сон, как под воду. Через минуту – или десять минут? час? – он проснулся от чего-то плохого, страшного, что случилось не во сне, а наяву. Здесь, рядом. Валюшка?.. Он рывком обернулся, простыня соскользнула. Жена спала на боку, согнув ноги в коленях, и видны были только ступни – маленькие, почти как у Ромки, совершенно беспомощные. Павлик осторожно накрыл ее, боясь почему-то прикоснуться, хотя ничего так не хотел в эту минуту, как обхватить ладонью маленькую ногу. Медленно, чтобы не скрипнул диван, отвернулся и, передвигаясь по сантиметру, пытался устроиться удобнее и заснуть, да где там. Не было такого положения, как не было покоя. Мучили стыд и раскаяние. Я не «кусок идиота» – я законченный идиот и сволочь, к тому же скотина редкостная. Всего-то и нужно было повернуться к ней, обхватить обеими руками, потом, как всегда, запутаться в ночной рубашке и сдернуть ее к чертовой матери… Сам отпихнул ее, сволочь, идиот!.. Он чуть не выругался от самой бессильной в мире злобы – на себя.
Так оба лежали в темноте, слишком тихо и слишком напряженно для спящих, пока на улице не забренчал первый ленивый трамвай.
В один из таких дней решено было, что Иннокентий Семенович заберет «орлов», и Валентина направилась после работы к родителям – домой не тянуло. Отец еще не вернулся, и Марина, как назло, вернулась к «спиваковским затеям»:
– Ну, что там с этим питерским реликтом?
Валентина сидела, повернув голову к окну, словно через темное стекло можно было что-то рассмотреть.
– Ищем квартиру.
Пожала плечами, стыдясь признаться себе, что меньше всего в последнее время думала о «реликте». Действительно, одинокую фигурку с авоськой в руке вначале заслонила ветрянка, затем эркер, распахнувший объятия письменному столу, сбоившая программа, «обоюдоострый меч»… Заслонили и оттеснили, оставив стоять на перекрестке, где она дожидается зеленого света, но машины несутся непрерывным потоком, едут автобусы, а в светофоре ничего не меняется. Все так же издевательски долго горит круглое желтое око: ждите… ждите… ждите ответа, как в телефонной трубке; ждите обмена… Позвонить ей, что ли, вяло подумала Валентина. Позвонить – и хотя бы познакомиться по телефону, что ли. Обнадежить: ищем, мол. Впрочем, Кеша говорил, что она плоховато слышит – возраст, да. Для телефонного разговора, мягко говоря, неудобно.
Неохотно поднялась.
– Мне домой пора, поздно уже.
– Подожди, – мать тоже встала, – я достала банку меда. Сами-то мы его не очень…
Снег больше не сыпался, будто весь кончился. Валентина с трудом натянула сырые перчатки. На троллейбусной остановке стояли двое, крепко обнявшись. Девушка улыбалась. Подкатил троллейбус. Внутри было тепло и немноголюдно: час пик давно позади, люди разъехались по домам, кроме той парочки, так и застывшей на остановке. Валентина села к окну. По ногам шло тепло от батареи. Только она стала согреваться, как на очередной остановке люди начали вставать и двигаться к выходу. «Чие вы меня толкаете? – возмущался женский голос, – ну чие? Я вам что, жена или сестра?» Троллейбус пустел. Из кабины выглянул водитель: «В парк еду». Раздался щелчок, и свет потускнел. Валентина встала, поплелась к выходу и едва успела выскочить из смыкающихся дверей.
…Вошла в дом с одним желанием – напиться горячего чаю.
Муж вышел из комнаты. Сейчас скажет: «Привет» – и повернется спиной: спать. Хотя завтра суббота.
– Замерзла?
Валентина стаскивала перчатки с окостеневших пальцев. Размотала шарф, скинула пальто. Запоздало кивнула. Павел наклонился, чтобы расстегнуть сапоги. Коленки в тоненьких колготках были на ощупь как стеклянные. Он усадил ее на скамейку и начал согревать их руками.
– Провались он пропадом, этот обмен!..
– Ты… что случилось? – испугалась Валентина.
Он заговорил – торопливо, обычным своим голосом. Поговорить с родителями, просто объяснить, они поймут – не нужны им квадратные метры незнакомой тетки, пацанам хватает места в детской. Другие в однокомнатных – и ничего, вон на Валерку посмотри, да ты знаешь; а то в коммуналках годами мучаются… В кино сто лет не ходили… да никуда не ходили! Что, только кино на свете существует? Я мальчишек в цирк сводить обещал… Родители поймут. Отцу просто необходимо передохнуть, он совсем замотался… Тебе надо что-то теплое… Подожди, я свой исландский свитер дам! Он колючий, но зато сразу согреешься. И выпей водки! Или у нас еще «Плиска» есть, там немножко, как раз на согрев!
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)