Счастливый Феликс - [35]
– А ты?..
– А что я? Я – примкнувший-к-ним-Шепилов, я – как ты. Черт с ней, с жилплощадью, но мы ж обещали, Валюш… а что в Питер не попали, так еще не вечер. И вообще мне все это давно вот здесь сидит, только… ну жалко старуху, понимаешь?
И родителей жалко. Но этого не сказал, а смотрел, как Валентина ловит сползающий халат и никак не может попасть в рукав.
На мужа не смотрела – было стыдно. Нарисовала себе умилительное кино, по всем законам жанра: ветер в спину, выношенное пальто, французские книги, кружевной платочек в руке. Лубок, дешевка; а на самом деле там безнадежное одиночество, ледяная пустыня. Человеку не с кем словом перекинуться, пока ты кокетничаешь с человеческой жизнью, квартиры выбираешь. Бедный Пашка, мотается целыми днями, недосыпает, однако время находит… Горло перехватило. Валентина с трудом глотала кофе.
– Ну хочешь, – примирительно добавил он, – посмотрим сегодня последнюю хату? В конце концов, мы ничего не теряем; и близко. Не подойдет – так и скажем, отец ведь хочет как лучше.
Что-то неприятно царапнуло. А, вот: в конце концов. Откашлялась и хрипловато сказала:
– Посмотрим, конечно. О чем разговор?
Что и было сделано.
Квартира оказалась хороша. Если и хотелось к чему-то придраться, чувство вины надежно удерживало Валентину. Да к чему придираться? – Выше ожиданий. Два входа – парадный и черный, целых две прихожих – получалось, что у тети будет свой отдельный вход. Двери – высокие, двойные. Кроме цепочек, на каждой двери сидел прочный тяжелый засов. Основательная квартира, любую осаду выдержит, подумал Павел.
Самая просторная и светлая комната предназначалась тете Софе.
Квартирная суета вошла в новое русло – бумажное: согласие сторон, заявление, разрешение в нескольких инстанциях. Иннокентий Семенович великодушно взял на себя все хлопоты, включая Ленинградский райисполком. «Я сам поеду, – заявил он, отмахнувшись от вялых протестов сына. – Ты понадобишься, когда будем вещи перевозить. Да и в Ленинграде я давно не был».
Иннокентий Семенович вернулся из Ленинграда «со щитом», как он горделиво выразился. Бумажная суета осталась позади, тетка собирает вещи, хотя что там особенно собирать?
– Я так и сказал: не тащите весь этот хлам, у вас будет одна комната! – громко говорил Спиваков.
– Не кричи, – то и дело вставляла жена.
– Софа плохо слышит, – продолжал он так же громко, – я всю неделю вынужден был орать, чтобы докричаться. Почему, говорю, вы слуховой аппарат не носите? Он, говорит, мне мешает, – и рассмеялся. – Мешает ей, видите ли.
Кому хлам, а ей – дорогая память о прошлом, думала Валентина. Вот незнакомая тетя Софа бережно снимает с полки статуэтки, рассматривает и собирается поставить назад, но в последний момент отводит руку, кладет «этот хлам» в чемодан, аккуратно пристраивая между ветхими полотенцами, чтобы не разбились. Она одета по-дорожному, для поезда, в старенькое, но «приличное» платье с темной вязаной кофтой поверх, от сквозняков. Она смотрит на стены, где на выгоревших обоях темнеют овалы, прямоугольники – там висели фотографии. Теперь комната выглядит ослепшей, и сама тетя Софа вдруг начинает плохо видеть от заволакивающей глаза влаги. Вот корзина с кухонной утварью: сковородки, казанок, несколько кастрюль, а то как же, на новом-то месте? Племянник торопит, он недоволен: «Оставьте, кому нужен этот хлам, у вас там все будет, я вам говорю!» Но как оставить, если муж ел суп из этой тарелки – вторая такая же разбилась, а было две; ты помнишь, Кеша?.. Вот его любимая синяя чашка – позолота по краю и на ручке стерлась, а чашка не простая – юбилейная, подарок на семидесятилетие. Блюдца нет – оно треснуло и развалилось на две половинки, пришлось выкинуть. Это произошло незадолго до того, как… перед тем, как… Старая женщина отворачивается, чтобы племянник не видел ее слез; отворачивается и беззвучно шевелит губами, досказывает окну историю чашки. Как она купила в «Пассаже» блюдце, похожее на треснувшее, только погрубей, а дома выяснилось, что кружок для чашки маловат, она неустойчива… Так и с людьми, не только с посудой. Тетя Софа вытирает глаза маленьким платочком, засовывает его в рукав и возвращается к укладке вещей – или «хлама», как посмотреть.
Валентина собирала вещи. Сборы незнакомой ленинградской тетушки словно стояли перед глазами с каждой откладываемой мелочью. Немножко грустно было избавляться от игрушек, из которых мальчишки выросли. Много времени тратилось на мелочи: не забыть – уложить – выкинуть. Очень помогла Лилька, приходившая по вечерам и до глубокой ночи суетившаяся вместе с ней; при ней было не так грустно от пустеющей квартиры. Однако даже сейчас, наполовину разоренная, она оставалась Домом.
…Откуда эти валенки – крохотные, на годовалого ребенка? – выкинуть их к чертовой матери. Пашкины кеды – туда же, прямо сейчас, пока не вернулся, не то вцепится мертвой хваткой. Арифмометр… чей, господи?! Тяжелый, ручка почти не двигается… Это стеганое одеяло Валентина помнила с раннего детства: бордовый атласный верх и простецкий сатиновый низ в мелких цветочках. Жизнь не прошла даром: блестящая «парадная» сторона, как и пролетарский подбой, протерлась, растрескалась, и клочьями торчала вата. На выброс. О, какая встреча: старый рюкзак, он побывал на Урале, на Карпатах и где-то еще. Пашка не даст его выбросить – и не надо: можно напихать внутрь что угодно… и я никогда не смогу зайти сюда, хоть буду жить поблизости: здесь поселятся чужие люди. В их Доме, где на антресолях, оказывается, зачем-то хранятся детские ползунки. Чисто выстиранные и начисто забытые. Кому могут понадобиться ползунки? Проще всего выбросить или пустить на тряпки. Зачем держала?.. На всякий случай: а вдруг опять понадобятся. Неожиданно заинтересовалась Лилька:
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».
Здесь должна быть аннотация. Но ее не будет. Обычно аннотации пишут издательства, беззастенчиво превознося автора, или сам автор, стеснительно и косноязычно намекая на уникальность своего творения. Надоело, дорогие читатели, сами решайте, читать или нет. Без рекламы. Скажу только, что каждый может найти в этой книге что-то свое – свои истории, мысли и фантазии, свои любимые жанры плюс тот жанр, который я придумал и назвал «стослов» – потому что в тексте именно сто слов. Кто не верит, пусть посчитает слова вот здесь, их тоже сто.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)