Счастливый Феликс - [36]
– М-м… Давай я заберу, ты не против?
– А, так ты?..
Разговор оживился; новость перекурили («мне пока можно, скоро брошу»), и только после Лилькиного ухода Валентина вернулась к вещам.
…Старинная настольная лампа без абажура, на изогнутой латунной ножке, которую сама когда-то нашла в комиссионке. Никто не соблазнялся как раз из-за отсутствия абажура. Породистая лампа, но тяжелая, как гиря; она с трудом дотащила до дому. Была идея купить абажур или даже сочинить самой, из какого-нибудь веселого ситчика. Просматривала рубрики «Своими руками» в Галиной «Работнице», но работницы делали своими руками что-то другое – то накидки на подушки, то загадочную вышивку-мережку, то салат «если гости на пороге». Работницы не интересовались инвалидными лампами. Она переедет на новую квартиру, где наконец обретет абажур. …О! Что в этом пакете? Большой, мягкий, вялый… Пыльный узел затвердел, и Валентина разрезала пакет, из которого лениво, словно разминаясь, начала вспухать подушка; вот тете Софе и пригодится.
…Пустая и безмолвная, только что отремонтированная новая квартира сама диктовала, что куда требуется поставить, чтобы превратить ее в жилье – о Доме пока говорить не приходилось. Дети с восторгом носились по комнатам, хлопали дверьми, прятались за неразобранными вещами.
Со дня на день Иннокентий Семенович должен был опять отправиться в Ленинград и вернуться вместе с теткой. За последние месяцы Валентина настолько сжилась с обликом петербургской старушки, что, казалось, могла бы узнать ее в толпе на перроне. Вот тетя Софа, крепко держась за поручень, опасливо спускается по ступенькам из вагона, неуверенно озирается, потому что не знает, что ждет ее в этом незнакомом городе. На ней то же старое пальтецо, только вместо осеннего берета на голове вязаный платок. Или – нет, не платок: меховая шапочка; котиковая, какие раньше носили. В руках у нее не авоська, конечно же, а дамская сумка – когда-то лаковая, модная, сейчас – допотопная, потускневшая, металлические челюсти замка сомкнуты намертво, но тетя Софа несколько раз проверяла, в сохранности ли документы…
Незадолго до появления тети прибыла мебель: глубокий массивный шкаф, тяжелые стулья с кожаными сиденьями, громоздкий буфет. Мебель, идеально подходившая для гостиной Собакевича, но совершенно несовместимая со старенькой петербургской интеллигенткой. «Это нам?» – испуганно спросил младший сынишка. «Нет, – успокоила его Валентина, – это тетина мебель. Которая будет с нами жить». И тетя, добавила про себя, и мебель.
Ее продолжали вносить – угрюмую, тяжелую, темную, – и вместе с ней в квартиру вползал густой сложный запах – мастики, затхлости, нафталина.
– Я сколько раз ей говорил: оставьте, говорю, ваше старье, купим все что нужно! – гремел Иннокентий Семенович на кухне, где четверо «грузчиков» – он, Лилькин муж и Павел с другом Валерой – ужинали. – Барахло, рухлядь! А Софа – ни в какую: привыкла, говорит.
И повернулся к невестке:
– Добавки можно? Мне только гарнир, курицу не клади: хорошенького понемножку.
Кеша никогда не скажет нормально: картошка или гречка; только «гарнир».
Ответить она не успела, да Кеша и не ждал ответа. Торопливо съел пюре и первым поднялся из-за стола.
Из всего, что Валентина представляла себе перед встречей с петербургской тетей: приветливые лучистые глаза, седина, скромный берет, – сбылся только кружевной платочек в руке. Растроганная встречей, тетя часто подносила его к глазам. Иннокентий Семенович суетился в прихожей, пытаясь водрузить на плечики нечто черное, тяжелое и громоздкое вместо ветхого лицованного пальтеца. На голове у тетушки было тоже что-то черное, замотанное сверху светлым вязаным не то шарфом, не то платком. Освобожденная от заснеженной верхней одежды – на улице мела пурга, – тетя Софа предстала высокой, жилистой и крепкой старухой с густо набеленным лицом, накрашенными бровями и губами и черными волосами с яркими оранжевыми пятнами. Прежде чем Валентина пришла в себя, не по-женски сильные руки притянули ее за плечи и ткнули лицом в напудренную щеку; дыхание перехватило от удушливой волны «Красной Москвы» и того запаха, который вселился в квартиру вместе с теткиной мебелью. Так же внезапно старуха ее отпустила, прижав к лицу платочек.
Эта пылкость окончательно смутила Валентину. Петербургская старушка, так часто видевшаяся ей, только несмело и растроганно улыбалась. Улыбнулась и тетя Софа, явив на секунду чудо – то ли природы, то ли протезирования.
– Познакомьтесь наконец-то! – гремел Иннокентий Семенович. – Моя тетка, Софья Николаевна. А это Валентина, Валя – жена Павлика. Невестка моя.
– Где дети? Где Павлик?
Это были первые слова новообретенной родственницы.
Человек не выбирает себе голос, не то все говорили бы нежно и мелодично. Когда я доживу до такого возраста, тоже буду каркать, урезонивала себя Валентина. В этот момент чайник, умница, засвистел на всю кухню.
Пока Иннокентий Семенович без устали хлопал дверцами: «Вот эти шкафчики ваши, Софья Николаевна, будете ставить посуду, миски там, я знаю… кастрюли…», Валентина ловко расставила чашки и порезала запеканку.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)