Счастливые сестры Тосканы - [101]

Тихонько подхожу к стойке. Мэтт и не подозревает, что я стою сзади. Наклоняюсь, чтобы поцеловать его в шею, и чувствую запах одеколона «Эйвон», которым обычно пользуется дядя Винни. Отворачиваюсь, чтобы подавить приступ тошноты. Делаю глубокий вдох. Потом еще один. Ничего страшного, это всего лишь одеколон. Я привыкну. А еще лучше – подберу для него другой, по своему вкусу.

Ладно, вторая попытка. Облизываю губы. Наклоняюсь, но на этот раз стараюсь не дышать. Мои губы прикасаются к его шее.

Мэтт вскидывает голову и смеется.

– Привет! – Он разворачивается на табурете и слегка отстраняется. – Ой, Эмс, это ты?

Я улыбаюсь:

– Что, не узнал? Девочка та же, но очки другие.

– Ага. – Он смотрит куда угодно, но только не на меня. – Не ожидал тебя сегодня здесь увидеть.

Сажусь на соседний табурет и ставлю подарочный пакет на барную стойку:

– Это тебе.

У Мэтта звонит телефон, он быстро его проверяет и кладет на стойку экраном вниз.

– Ну же, – я подталкиваю к нему пакет, – открывай.

Он мешкает, потом достает из пакета шарф. Рука у него подрагивает: раньше я такого за нашим непробиваемо спокойным электриком не замечала.

– Очень красивый. Спасибо, Эмс.

– Ты как? В порядке?

Я заставляю себя взять его дрожащие руки в свои. Мне сразу становится неловко – такой интимный жест не про нас. Слава богу, это длится всего лишь пару секунд!

Мэтт высвобождает руки и хватается за кружку.

– Все отлично. – Он надолго прикладывается к пиву, потом трясет головой, как будто хочет, чтобы у него прояснилось в мозгах. – Как тебе Италия?

– Чудесная страна!

– А тетя Поппи?

– Она потрясающая! – У меня пересыхает во рту, слова застревают в горле. – Благодаря ей я кое-что поняла. – Делаю глубокий вдох. – И теперь готова принять взрослое решение.

Снова звонит телефон. Мэтт поднимает его всего на пару дюймов над стойкой и мельком смотрит на экран. Но для меня все происходит как в замедленной съемке, и я за долю секунды успеваю прочитать имя абонента: «Кармелла».

Заказываю еще один кувшин пива.

– Salute!

Мэтт улыбается, и мы чокаемся.

– Хорошо, что ты снова дома, Эмс. – У него розовеют щеки, и он трясет головой. – Ты и правда спокойно к этому относишься?

Я хлопаю его по плечу:

– Спокойно? Да я просто в восторге. Серьезно, Мэтт. И как я только проморгала? Ведь все к этому и шло. У вас сходные интересы, вы оба любите боулинг и крафтовое пиво. Кармелла такая милая, да и ты парень хоть куда. Давно надо было вас свести.

– Она всегда казалась мне ребенком. Но сейчас, на третьем десятке, разница в пять лет – полная ерунда.

– Ну конечно ерунда, – соглашаюсь я. – И ты выглядишь очень счастливым.

Мэтт секунду смотрит мне в глаза:

– Да. Не обижайся, Эмилия, но не мог же я ждать тебя вечно.

Я отворачиваюсь.

Он трогает меня за плечо:

– Серьезно. Я не подхожу тебе, Эмс. Хотелось бы – но, увы…

– И мне хотелось бы. – У меня срывается голос. – Кармелле очень повезло.

– Это мне повезло. – Мэтт улыбается, глядя в кружку. – Она понимает меня, Эм. С ней я… не знаю даже, как объяснить… рядом с Кармеллой я чувствую себя дома. Понимаешь, о чем я?

Меня буквально захлестывают эмоции, которых я в этот момент совсем не ожидала. Любовь. Радость. Облегчение. И еще, признаюсь, мне становится немного грустно.

– Да, конечно понимаю.

Я очень надеюсь, что однажды и сама испытаю нечто подобное.

Глава 51 Эмилия

Когда я во вторник утром выхожу из дому, на улице еще темно. На шее у меня новый шарф, в руке – пакет с подарками. В парикмахерской дяди Дольфи горит свет. С каких это пор он стал открываться в шесть утра?

Трусцой подбегаю к парикмахерской и стучу в стеклянную дверь:

– Эй, есть кто? – Я вхожу; звякает колокольчик. – Дядя Дольфи?

В парикмахерской полный бардак. На полу в ряд стоят четыре картонные коробки, частично заполненные старыми фенами и полупустыми бутылками с шампунем. В голове мелькает мысль об ограблении. Но потом до меня доходит: хозяин заведения просто готовится к приходу внучки Люси.

В подсобке громко и ясно звучит музыка, а потом вступает голос певца. Я замираю на месте. Спустя несколько секунд всю парикмахерскую заполняет какая-то незнакомая ария: неистовая, нежная и невероятно печальная. Ничего подобного у дяди я еще не слышала. Закрыв глаза, я прижимаю ладонь к груди и начинаю раскачиваться в такт музыке.

Исполнитель, как это ни грустно, умолкает, и я открываю глаза. Дядя Дольфи наблюдает за мной, стоя в противоположном конце помещения. Он скрестил руки на груди, во взгляде одновременно любопытство и настороженность.

– Понравилось? – тихо спрашивает он.

У меня дрожит подбородок.

– Это ты сам сочинил, – говорю я, и это не вопрос, а утверждение.

– В семьдесят девятом году я арендовал студию, – смущенно признается дядя. – И записал свою оперу.

– А чей это голос такой красивый? – спрашиваю я, хотя сама уже знаю ответ. – Неужели твой?

– La mia[77], – кивает Дольфи.

Я бросаюсь к дяде, обнимаю его и срывающимся голосом говорю:

– Какая прекрасная музыка! Дядя Дольфи, найди продюсера и продай свою оперу. Еще не поздно.

Он берет меня за плечи и отступает на шаг. Потом вытирает большим пальцем мою мокрую щеку:

– Я затронул чьи-то чувства. И этого вполне достаточно. Больше мне ничего и не нужно.