Счастливая Женька. Начало - [80]

– Катерина Ефимовна, – намеренно противным, визгливым голосом изображала она зятя, – Я вот обратил внимание, что вы пришли с улицы и не вымыли руки! А между тем, берете этими руками продукты и более того (!!!) даёте их ребенку… Ах ты ж… – следовала ещё одна нестройная, но ядреная и забористаяподборка ненормативной лексики. – Да что ж я бацильная, что меня и к родной внучке подпускать нельзя?!Я что же враг ей? А проститутка эта, доця моя, все ему в рот заглядывает…Хоть бы раз за мать заступилась! Нет, куды там… Ну не устаю поражаться, зачем Господь таким блядям детей посылает! – с сердцем резюмировала она.

В отличие от Ефимовны, Женька, точно знала, что её положение временноеи очень скоро все изменится. Только каким образом оно изменится и что для этого нужно, она затруднялась ответить даже самой себе. То есть варианты имелись, в общем-то, и в достаточном количестве, но только все они были какие-то неявные, туманные и расплывчатые.

Ефимовна что-то бормоча, положила какой-то сверток в холодильник, и обернулась к Жене:

– Я зараз только проверю мерзавца Ерохина, как бы не спаскудничал опять и идем. У Кирилловны уже собирается народ, ты как, управилась? Женя устало кивнула:

– Не ходи к нему, я была в палате, там дочка с ним. Ефимовна, услышав об этом, только что не подскочила на месте. Это была одна из самых чувствительных и ранящих для неётем. Катерина относилась к этому очень болезненно. Как к чему-то явно и злонамеренно несправедливому, имеющим отношение лично к ней, к Ефимовне. – Не, ну ты гляди! – её оглушающая и молниеносная реакция все ещё удивляла Женьку, – Свит перевернувся! Ей-Богу! Эта падла Ерохин относится к родной дочери, как к скотине, а она все одно ходит и кормит, и ухаживает… И слова поперек не скажет!И вот скажи, Жень, хиба ж це е Бог на свете? А я все для своей Гальки робила… Ты думаешь, легко мне было, одной-то, дитё поднимать, да на трех работах вкалывать?! И что? Где благодарность? На старости лет ни квартиры, ни семьи, ничого, даже до ридной внучечки треба продиратися через оту шлендру, Гальку мою, да этого пи…, прости Боже, душу мою грешную, зятя, будь он неладен! Женя смотрела на Ефимовну, словно в тумане, не понимая, где она и что с ней.«Что я тут делаю, зачем я здесь вообще??!!» – проносились у неё в голове, неизвестно кому задаваемые вопросы, когда она смотрела на беззвучно шевелящиеся губы своей напарницы.

– Женя, да что с тобой? – вглядываясь ей в лицо, громко спрашивала Ефимовна, тряся её за плечо, – Шо сталося? С глузду зъихала, чи шо? – Я до ней, а вона, як в отключке! Где, бутылка, – я пытаю у тебе, у третий раз? Да не смотри, як засватанная, тоже мне, конспираторша хренова! – прикрикнула она. Проследив за растерянным взглядом Женьки, метнулась к холодильнику.

– А! Так вот она, – радостно перешла на шепот Катерина, выуживая из-за банки с огурцами, легализованную таким образом «Путинку». Глянув на оставшееся содержимое бутылки, укоризненно посмотрела на Женьку и зацокала языком:

– Да хиба ж це можно, молоденькой жиночке, да одной…

Присоединились они к коллективу, хотя и с некоторым опозданием, зато в отличном настроении, вполне довольные собой и предоставленными жизнью обстоятельствами. По крайней мере, со стороны это выглядело именно так.

Второй раз «накрыло» Женьку, когда Ефимовна пела свою вечную, загадочно ненадоедающую «Галю». Причем все шло по нарастающей. Ближе к концу песни, Женьку уже стало довольно ощутимо потрясывать. У Ефимовны же, как обычно, во время пения настроение заметно повышалось. Она, ничего не замечая, самозабвенно пела, и в самом конце даже решила пошутить, изменив припев: «Ой, ты Галю, Галю молодэнька, чом ты не помэрла, як була малэнька…», – под общий хохоток, залихватски выводила Катерина. Женька вздрогнула, резко поднялась с места, и, наступая кому-то на ноги, многократно извиняясь, бросилась вон из-за стола.

В своей комнате, она первым делом вытащила только что купленную бутылку водки. Выпив залпом изрядное количество, поняла, что ничего не ощущает. Даже вкуса не чувствует. Пьёт, как воду. Женя с сомнением глянула на бутылку, понюхала. Водка, как водка. Это с ней что-то не так. Женя некоторое время сидела в тишине, проигнорировав очередной звонок Ефимовны. Она докуривала уже четвертую сигарету. Затем вытащила из-под страшно неудобной железной кровати с продавленным днищем, багажную сумку и начала закидывать в неё вещи. Собиралась она недолго, вещей было мало. Почти все отправила вместе с детьми. Теперь осталось выяснить, когда ближайший автобус на Ставрополь. Женька снова налила полстакана и выпила тремя длинными, тягуче-обжигающими глотками. Удовлетворенно хмыкнула тому, что к ней вернулась способность чувствовать. Подойдя к окну, увидела, что пошел снег. Он падал тяжелыми, крупными хлопьями, будто устраиваясь в этом городе основательно и надолго. Женя взяла с подоконника свою замерзшую косметичку, (с окна сильно дуло) и поеживаясь, отошла к кровати. «Через несколько дней будет три года, как я приехала в Москву» – вдруг вспомнила она. «Три года я нахожусь в этом городе, пытаюсь как-то устроиться, организовать свою жизнь, и жизнь своих детей, улучшить, так сказать, её качество и у меня ничего не выходит! Ни-че-го! – Женя сняла с кровати дорожную сумку на пол, и как была, в шерстяных лосинах и толстовке, забралась под ватное одеяло. – О чем это говорит? – её мысли постепенно замедляли свой темп, – Это говорит о моей полной и абсолютной никчемности, а может о том, что приезд сюда изначально был глупейшей ошибкой. В любом случае – пора отсюда сваливать, и чем быстрее, тем лучше». Женя провалилась в забытьё, как в спасительное убежище. Сном это вязкое, мутное, оглушенное алкоголем состояние назвать было трудно. Очнувшись часов в шесть утра, с тяжелой и больной головой, так и не согревшись, она допила водку в один прием и направилась к умывальнику. В единственной на весь коридор душевой, в это раннее утро никого не было. Женька с отвращением сняла всю одежду и, дрожа от холода, встала под горячий душ. Странное дело, вода была очень горячей, она это понимала, так как облезлая душевая наполнилась паром, кожа покраснела, но она ничего не чувствовала,еёвсе ещё продолжало трясти. Женька нещадно терла себя мочалкой, будто пытаясь отмыть нечто грязное, наносное и фальшивое, вызывающее глубинную дрожь и вязкий морок. Что-то прилипшее и яростно сопротивляющееся ликвидации. То, что раньше проявлялось лишь время от времени случайными эпизодами. А теперь, в её нынешней жизни грубо, но прочно вписалось в её картину мира, в её структуру и направленность. Лишая попутно веры, цели и смысла. Её самости…