Счастье на высоких каблуках - [36]

Запах усилился. Марина чувствовала себя гончей. Она повела носом из стороны в сторону, потом пошла вдоль стеллажей. Сиренью пахло все отчетливее. В этом запахе Марине чувствовались весна, кураж, любовь, бесшабашная свобода. Она увидела флакончик издалека – он был упакован в сиреневую коробку.

– Да! – сказала Марина. – Да, да!

А потом купила себе десяток упаковок, чувствуя радость, волнение и иррационально ощущая, что все будет хорошо. В этот момент ей снова, как давеча на лестнице, почудилось, что она слышит голос сестры откуда-то издалека.

– У меня такое чувство, что Лена меня зовет, – сказала Марина.

– Я очень надеюсь, что она жива, – откликнулся Дима.

Они зашли в квартиру Лены. Марина первой, Дима – за ней.

– Он держит ее где-то взаперти, я уверена, – продолжила Марина, – пока она не скажет, где его фотография.

– Надо обыскать каждый сантиметр, – сказал Дима, – если бы еще знать, какого размера фото. Мы должны искать сами, в охране у меня отличные ребята, но они не слишком интеллектуальны. К счастью, чаще всего от них особого ума и не требуется. Иногда ум звериному чутью только мешает.

Марина потерла пальцы.

– Здесь тысячи мест, где можно спрятать фотографию. Например, у Лены в квартире может быть замаскированная ниша в стене, двойное дно в шкатулке, потайная секция в столе…

– Детективы на ночь читаешь? – спросил Дима. – Я думаю, что прежде всего надо проверить между страницами книг, вазы, места типа кухонного шкафчика, поверхности под клеенками и скатертями и пространства под матрасом.

– А он здесь уже искал? Ее любовник? – поинтересовалась Марина. – Да или нет? Может, достаточно установить наблюдение за квартирой, он придет за своей фотографией, и мы его возьмем.

– Ты за кого меня держишь, – спросил Дима, – думаешь, за этой квартирой круглосуточно не наблюдают? Никто не приходил.

– Молоток, – сказала Марина и провела ладонью по его широкому плечу.

Он посмотрел на нее снизу вверх, и глаза его прищурились.

– Это был чисто дружеский жест, – смутилась Марина.

– Я не сомневаюсь, – сказал Дима. – Но при случае можешь этот дружеский жест повторить, я разрешаю.

Поиски они начали с кухни.

Небо над решеткой хмурилось. Стягивало тучи, они выглядели все более темными, все более тяжелыми, сизыми, лохматыми, низкими. Лена повертела головой из стороны в сторону, вправо и влево. Послышался хруст позвонков.

«Остеохондроз, – подумала Лена. – Хотя какое это теперь имеет значение. Поздно пить боржоми, когда почки отказали».

Стало тихо. Потом упали первые капли. Они пролетели сквозь решетку и, ударившись о жирную глинистую поверхность, разорвались, как маленькие бомбы.

Лена закрыла голову руками. Капель становилось все больше и больше, они падали все гуще и гуще, барабаня по рукам, затекая за ворот. Уровень воды все повышался. Промокли ноги. Она стояла, плакала, слезы смешивались с дождем. Грохотал гром, небо прочертила белая ломаная линия, потом еще одна.

– Почему ей все, почему! – закричала Лена. – Почему все ей?

Она почему-то не сомневалась, что Марина сейчас – в тепле, в уюте, сытая и счастливая. Зависть и злость охватили ее.

«Наши пути расходятся все дальше, – думала Лена. – Когда-то мы родились в одной семье. Одинаковые игрушки, одна и та же мама, один и тот же папа, бабушки, дедушки, квартира. Один и тот же двор, одна и та же школа, те же учителя, те же друзья. Когда оказалось, что мы сделаны из разного теста? Когда Марина каждый день, в любую погоду, ходила на стадион в секцию биатлона? А я сходила один раз, а потом у меня заболели мышцы, и было холодно, и хотелось посмотреть телевизор, почитать книгу, и вообще было много интересного».

А Марина ходила. И Лена злилась, злилась, каждый день видя, как сестра идет с лыжами. Потом Марину начали хвалить – медали, грамоты, гордость школы. Нет, она не была отличницей. Но это ее стремление делать максимум возможного, это отсутствие жалости к себе, это восприятие своего тела – будто оно инструмент для достижения желаемого… Лене это было недоступно.

– Я устала, – говорила Лена маме, – я отдохну. А потом сделаю уроки.

И оттягивала начало работы все дальше и дальше, не в силах заставить себя сесть за сочинение. Марина же, ни секунды не колеблясь, делала уроки на коленке и убегала. Куда? А куда хотела. Она ни перед кем не отчитывалась. Никогда и ни за что, пресекая все расспросы и все попытки на нее повлиять.

В пятнадцать лет Лена уже ненавидела сестру. За то, что та была независимой. За то, что решительно закрывала дверь, когда хотела, уезжала, когда хотела, приезжала, когда хотела. Ненавидела за драйв, за смелость, за кураж. Она лежала перед телевизором и ненавидела, трещала с подружками на скамейке и ненавидела, ела пончики с кремом и ненавидела, не могла заставить себя оторваться от сериала и помыть голову и ненавидела еще сильнее. Как будто именно Марина виновата во всех ее слабостях, в лживости, в лености умственной и физической, в том, что у нее слабые руки и грязные волосы и она, Лена, понимает это. Но не может сделать над собой даже мало-мальского усилия. На дело, которое требовало пятнадцати минут, уходило три дня самоуговоров и подготовки. Неделя – чтобы пришить пуговицу. А до этого Лена так и ходила – без пуговицы, ненавидя себя за это и пряча рукав под парту.