Счастье - [2]

— Вас к телефону, — объявила вернувшаяся няня, с торжеством выхватывая у Берты свою Малютку Би.

Берта помчалась вниз. Это был Гарри.

— О, это ты, Бер? Послушай. Я опоздаю. Возьму такси и приеду, как только смогу, но задержи ужин на десять минут, хорошо? Хорошо?

— Да, хорошо. О, Гарри!

— Да?

Что она могла сказать? Она ничего не могла сказать. Она просто хотела соединиться с ним на мгновение. Не могла же она выкрикнуть: «Сегодня был чудесный день, правда»?

— В чем дело? — спросил приглушенный голос.

— Ни в чем. Entendu[1], — ответила Берта и повесила трубку, думая о том, что цивилизация не просто идиотична, но гораздо хуже.

Они пригласили на ужин гостей: Норманов Найтс, весьма солидную пару — он собирался открыть театр, а она страстно увлекалась дизайном интерьеров, молодого человека, Эдди Уоррена, который только что опубликовал небольшую книжицу стихов, и все приглашали его отужинать, и «находку» Берты по имени Перл Фалтон. Чем занималась мисс Фалтон, Берта не знала. Они познакомились в клубе и Берта в нее влюбилась, как всегда влюблялась в красивых женщин, которые имели в себе некую странность.

Досадным было то, что, хотя они проводили вместе время, встречались и не раз беседовали, Берта не могла ее раскусить. До какого‑то предела мисс Фалтон была на редкость и восхитительно откровенна, но этот предел наступал и дальше она не шла.

За этим что‑то стояло? Гарри сказал «нет». Счел ее туповатой и «холодной, как все блондинки, возможно, с небольшой анемией мозга». Но Берта была не согласна; по крайней мере, пока.

— Нет, как она сидит, слегка наклонив голову на бок, и улыбается. Что‑то в этом есть, Гарри, и я должна понять, что именно.

— Скорее всего — хорошее пищеварение, — ответил Гарри.

Так он любил охладить пыл Берты. «Печень, моя дорогая девочка» или «скопление газов» или «болезнь почек» и так далее. Странно, но Берте это нравилось и почти восхищало ее в нем.

Она прошла в гостиную и разожгла огонь; потом взяла подушки, одну за другой, те, что Мэри так тщательно расположила, и бросила их обратно на стулья и диваны. Это изменило все — комната сразу ожила. Когда она собралась бросить последнюю, она сама удивилась, прижав ее к себе, — страстно, страстно. Но и это не погасило огонь в груди. О, наоборот!

Окна гостиной открывались на балкон, выходящий в сад. В дальнем конце сада, у стены, росла высокая стройная груша в полном, великолепном цветении; она была совершенна на фоне нефритно — зеленого неба и как будто умиротворяла. Берта почувствовала, даже с такого расстояния, что на дереве не было ни одного нераспустившегося бутона или завядшего лепестка. Там внизу, на садовых клумбах, красные и желтые тюльпаны, тяжелые в своем цветении, склонялись к сумеркам. Серая кошка ползла по лужайке на брюхе, а черная, ее тень, тащилась сзади. Они вызвали в Берте странную дрожь, эти напряженно — сосредоточенные, быстрые существа.

«Какие же противные эти кошки»! — пробормотала она и, отвернувшись от окна, начала ходить взад и вперед…

Как сильно пахли нарциссы в теплой комнате. Слишком сильно? О, нет. И все же она измождено упала на диван и прижала руки к глазам.

«Я слишком счастлива, слишком счастлива»! — прошептала она.

Ей показалось, она видит у себя на веках чудесную грушу в полном открытом цветении, как символ собственной жизни.

Правда, правда — у нее было все. Она молода. Они с Гарри влюблены друг в друга, как никогда, и они так прекрасно ладят и просто — настоящие добрые друзья. У нее чудесный ребенок. Им не нужно думать о деньгах. У них великолепный дом и сад. И друзья — современные, будоражащие: писатели, художники, поэты или люди, хорошо разбирающиеся в социальных вопросах; как раз таких друзей они и хотели. И потом есть еще книги и музыка, и она нашла отличную маленькую портниху, и летом они собираются за границу, и новый повар готовит такие замечательные омлеты…

«Я смешна, смешна»! Она села и почувствовала прилив тошноты, как будто была пьяна. Наверное, это из‑за весны.

Да, это была весна. Теперь она так устала, что не могла подняться наверх и переодеться.

Белое платье, нитка нефритовых бусин, зеленые туфли и чулки. Вроде, не специально, но она все продумала намного раньше, чем оказалась у окна гостиной.

В своих мягких, как лепестки, одеждах она прошелестела в прихожую и поцеловала миссис Норман Найт, когда та снимала забавнейшее оранжевое пальто с вереницей черных обезьянок, бегущих по кайме и груди.

— … Ну, почему! Почему! Почему средний класс такой скучный и абсолютно лишен чувства юмора! Моя дорогая, то, что я здесь — совершенная случайность. Норман меня спас. Мои обезьянки так взбудоражили весь поезд, что один мужчина просто поел меня глазами. Не засмеялся, не был изумлен — это бы мне пришлось по душе. Нет, просто уставился и извел до смерти.

— Но соль истории, — сказал Норман, вжимая большой монокль в черепаховой оправе в глаз, — ты не против, если я расскажу, Рожица? (Дома и среди друзей они называли друг друга Рожица и Мордочка). — Соль истории в том, что она не выдержала, обернулась к даме, сидящей рядом, и спросила: «Вы что, никогда не видели обезьян»?