И Пэдди сказал: «У меня была красная ребристая до этого!» А Джонни сказал: «А у меня всегда розовые. Я ненавижу розовый.»
Но что же Уильяму делать? Задачу было не так просто решить. В старые времена, конечно, он взял бы такси до приличного магазина игрушек и за пять минут выбрал для них что-нибудь. Но в настоящее время у них были русские, французские, сербские игрушки — игрушки бог знает откуда. Уже прошло больше года с тех пор, как Изабель выбросила старых осликов и машинки и тому подобное, потому что они были настолько «ужасно сентиментальными» и «совершенно неудачными для детского понимания формы».
— Это так важно, — объясняла новая Изабель, — чтобы им с самого начала нравились правильные вещи. Это в дальнейшем сэкономит много времени. Действительно, если бедным любимчикам придётся тратить свои детские годы, глядя на эти ужасы, можно представить себе их взросление и просьбу принять в Королевскую академию.
И она произнесла это так, как будто посещение Королевской академии означало немедленную смерть для любого. — Ну, я не знаю, — медленно сказал Уильям. — Когда я был в их возрасте, то ложился спать, обнимая старое полотенце с узлом на нём. Новая Изабель посмотрела на него, её глаза сузились, губы чуть разомкнулись.
— Дорогой Уильям, я уверена, что так было! Она рассмеялась по-новому. «Всё же конфеты надо было купить,» — мрачно подумал Уильям, роясь в кармане в поисках мелочи для таксиста. И он представил, как детишки протягивают коробки всем — они были ужасно щедрыми мальчишками — а драгоценные друзья Изабель не стесняясь угощались…
А что если купить фрукты? Уильям задержался перед ларьком внутри вокзала. А может дыню каждому? Этим им тоже придётся делиться? Или ананас для Пэда и дыню для Джонни? Друзья Изабель вряд ли проберутся в детскую в то время, когда едят дети. Всё то же самое, если он купит дыню. Уильям в ужасе представил одного из молодых поэтов Изабель, по какой-то причине поглощающего кусочек фрукта за дверью детской.
С двумя очень неудобными пакетами он зашагал к своему поезду. Платформа была переполнена, поезд прибыл. Двери с шумом распахнулись и закрылись. Локомотив издал такой громкий шипящий звук, что люди, снующие туда-сюда, посмотрели с изумлением. Уильям направился прямо к первому классу для курящих, убрал свой чемодан и пакеты. И вынув огромную пачку бумаг из внутреннего кармана, уселся в углу и начал читать.
«Наш клиент, кроме того, положительно…. Мы склонны пересмотреть… в случае…» Ах, так было лучше. Уильям откинул назад приглаженные волосы и вытянул ноги на полу вагона. Знакомая тупая боль в груди успокоилась. «Что касается нашего решения…» Он достал синий карандаш и медленно отметил абзац.
Вошли двое мужчин, переступили через его ноги и устроились в дальнем углу. Молодой парень закинул на полку клюшки для гольфа и сел напротив. Поезд мягко тронулся — они отъезжали. Уильям поднял глаза и увидел, как яркий и оживлённый вокзал начинает ускользать. Какая-то девушка с раскрасневшимся лицом пробиралась между тележками, и какая-то напряженность и почти отчаяние были в том, как она махала рукой и кричала. «Истеричка!» — со скукой подумал Уильям. Ещё в конце платформы рабочий с чёрным, грязным лицом ухмылялся, глядя на проходящий поезд. Уильям подумал: «Вот, грязнуля!» — и вернулся к своим бумагам.
Когда он снова поднял глаза, повсюду были поля, и паслись коровы, укрываясь под тёмными деревьями. Широкая река, в которой на мелководье плескались голые детишки, плавно скользила в поле зрения и снова исчезала. Небо бледно сияло, и одинокая птица парила высоко, будто тёмное пятнышко в драгоценном камне.
«Мы просмотрели переписку с нашим клиентом…». В его сознании отдавалась последняя прочитанная им фраза. «Мы просмотрели…» Уильям задержал внимание на этой фразе, но без толку; она распалась на середине, а поля, небо, чайки, вода — всё шептало «Изабель». Каждый субботний полдень происходило одно и то же. Когда он был готов к встрече с Изабель, начались эти бесчисленные воображаемые встречи. Она то была на вокзале и стояла чуть поодаль от остальных, то сидела у дома в такси, то была у ворот сада или шла по увядшей траве, стояла у дверей или прямо в прихожей. А её ясный и негромкий голос говорил: «Это Уильям», «Привет, Уильям!» или «Так, Уильям приехал!» Он касался её прохладной руки, её холодной щеки.
Эта утончённая свежесть Изабель! Будучи мальчишкой, он после ливня с таким наслаждением забегал в сад и тряс над собой куст с розами. Изабель напоминала тот розовый куст: нежная как лепестки, блистательная и холодная. А он всё ещё оставался тем мальчишкой. Но ныне не побежишь в сад, не засмеёшься и не станешь отряхиваться. Снова тупая, неотступная боль в груди терзала его. Он вытянул ноги, отбросил бумаги в сторону и закрыл глаза.
