Сцены из провинциальной жизни - [42]

— Бери же! — говорит мистер Гауз с улыбкой и все равно кладет ему на тарелку лепешку. Ему не терпится уйти.

Ему хотелось уехать из Вустера, оставив все дела в порядке. Он готов был отвести мистеру Гаузу место в своей памяти рядом с миссис Сандерсон — ну, не совсем рядом. А теперь мистер Гауз все портит. Ему бы хотелось, чтобы учитель этого не делал.

Вторая лепешка лежит на тарелке нетронутая. Он больше не хочет притворяться — замолкает и замыкается в себе.

— Тебе пора идти? — спрашивает мистер Гауз.

Он кивает. Мистер Гауз встает и провожает его до калитки, которая совершенно такая же, как калитка на Тополиной улице, № 12, — петли скрипят точно на той же высокой ноте.

По крайней мере, у мистера Гауза хватает ума не пожать ему руку или не сделать еще что-нибудь нелепое.

Они уезжают из Вустера. Отец в конце концов решил не связывать будущее с компанией «Стэндард кэннерз», у которой, по его словам, дела идут все хуже. Он собирается вернуться к юридической практике.

Ему устраивают прощальную вечеринку в офисе, с которой он возвращается с новыми часами. Вскоре после этого он отправляется в Кейптаун один, оставив мать присматривать за переездом. Она нанимает подрядчика по фамилии Ретиф, договорившись, что за пятнадцать фунтов он перевезет в своем фургоне не только мебель, но и их троих.

Люди Ретифа грузят вещи в фургон, мать с братом забираются в кабину. Он в последний раз обегает пустой дом, прощаясь. За парадной дверью — подставка для зонтов, в которой обычно были две клюшки для гольфа и трость, но сейчас она пуста.

— Они оставили подставку для зонтов! — кричит он.

— Иди сюда! — зовет мать. — Забудь об этой старой подставке!

— Нет! — возражает он и не успокаивается до тех пор, пока мужчины не грузят подставку.

— Dis net ‘n ou stuk pyp, — ворчит Ретиф. — Это просто кусок старой трубы.

Таким образом он узнает, что то, что он считал подставкой для зонтов, — всего-навсего кусок бетонной трубы, которую мать выкрасила в зеленый цвет. Вот что они берут с собой в Кейптаун — вместе с покрытой собачьей шерстью подушкой, на которой спал Казак, свернутой проволочной сеткой от загона для кур, машинкой, которая бросает крикетные мячи, и палкой с азбукой Морзе. С трудом взбирающийся на Бейнз-Клуф-Пасс фургон Ретифа напоминает Ноев ковчег, везущий в будущее палки и камни их прежней жизни.

В Реюнион-Парк они платили за дом двенадцать фунтов в месяц. Дом, который отец арендует в Пламстеде, стоит двадцать пять фунтов. Он стоит у самой границы Пламстеда и обращен фасадом к большому песчаному пустырю с кустами акации, где всего через неделю после их прибытия полиция нашла мертвого младенца в коричневом бумажном пакете. В получасе ходьбы в другом направлении — железнодорожная станция. Сам дом недавно построен, как и все дома на Эвремонд-роуд, с витражами на окнах и паркетными полами. Двери покоробились, замки не запираются, во дворе за домом — груда мусора.

В соседнем доме живет супружеская чета, недавно прибывшая из Англии. Мужчина вечно моет автомобиль. Женщина проводит дни напролет лежа в шезлонге в красных шортах и солнечных очках и подставляя солнцу длинные белые ноги.

Ближайшая задача — найти школу для него и брата. Кейптаун отличается от Вустера, где все мальчики ходили в мужскую школу, а девочки — в женскую. В Кейптауне есть школы на выбор, некоторые хорошие, другие нет. Чтобы попасть в хорошую школу, нужны связи, а у них связей мало.

Благодаря знакомствам маминого брата Ланса они отправляются на собеседование в среднюю мужскую школу Рондебосх. Аккуратно одетый, в шортах, рубашке, темно-синем блейзере со значком Вустерской начальной мужской школы на нагрудном кармане и в галстуке, он сидит вместе с матерью на скамье у кабинета директора. Когда подходит очередь, их провожают в комнату с деревянными панелями, где на стенах множество фотографий команд игроков в регби и крикет. Все вопросы директора адресованы его матери: где они живут, чем занимается его отец. Затем наступает момент, которого он ждал. Она вынимает из сумочки табель, который доказывает, что он был первым в классе, и поэтому должен распахнуть перед ним все двери.

Директор надевает очки.

— Значит, ты был первым в своем классе, — говорит он. — Хорошо, хорошо! Но здесь тебе будет не так легко.

Он надеялся, что ему устроят испытание: спросят дату битвы на Блад-ривер или, что еще лучше, дадут решить в уме какую-нибудь арифметическую задачу. Но это все, собеседование закончено.

— Не могу ничего обещать, — говорит директор. — Его фамилия будет включена в лист ожидания, и будем надеяться, что освободится место.

Его имя включают в листы ожидания в трех школах, но это не дает никаких результатов. То, что он был первым в Вустере, явно недостаточно для Кейптауна.

Последняя надежда — католическая школа Сент-Джозефс. В Сент-Джозефс нет листа ожидания, они примут любого, кто готов платить их цену — для того, кто не католик, она составляет двенадцать фунтов за четверть.

До их сведения (его и матери) доводят, что в Кейптауне люди из разных классов посещают разные школы. В Сент-Джозефс принимают из низших. То, что ей не удалось определить его в школу получше, расстраивает маму, но безразлично ему. Он не знает, к какому именно классу они принадлежат. Пока что он всем доволен. Угроза, что его пошлют в школу для африканеров и заставят вести жизнь африканера, отпала, а это единственное, что имеет значение. Он может расслабиться. Ему даже не нужно больше притворяться католиком.