Сцены из провинциальной жизни - [10]

Есть еще одно первое воспоминание, такое, которому он больше доверяет, но никогда не расскажет — уж точно не Гринбергу и Гольдштейну, которые раструбили бы в школе и сделали его посмешищем.

Он сидит рядом с матерью в автобусе. Наверно, было холодно: на нем красные шерстяные легинсы и шерстяная шапка. Мотор автобуса вовсю работает, они поднимаются на дикий и пустынный перевал Свартберг-Пасс.

В руке у него фантик от конфеты. Он высовывает фантик из окна, которое слегка приоткрыто. Фантик хлопает и дрожит на ветру.

— Отпустить его? — спрашивает он маму.

Она кивает. Он отпускает фантик.

Клочок бумаги взлетает в небо. Внизу ничего нет, кроме мрачной пропасти, окруженной холодными горными пиками. Вытянув шею, он смотрит назад и в последний раз видит фантик, который все еще отважно летит.

— Что будет с фантиком? — спрашивает он маму, но она не понимает его.

Это другое первое воспоминание, тайное. Он все время думает об этом фантике, таком одиноком в бездне, о фантике, который он покинул, хотя не следовало его покидать. Однажды он должен вернуться на Свартберг-Пасс, найти его и спасти. Это его долг: ему нельзя умереть, пока он это не сделает.

Мать исполнена презрения к мужчинам, у которых «руки не так приставлены», — к их числу она относит отца, а также своих собственных братьев, особенно старшего, Роланда, который мог бы сохранить ферму, если бы упорно трудился, чтобы выплатить долги, но не сделал этого. Из многочисленных дядей по линии отца (шесть родных и еще пять мужей его теток) больше всех она восторгается Жубером Оливье, который установил на ферме Скипперсклооф электрический генератор и даже научился лечить зубы. (В один из визитов на ферму у него заболел зуб. Дядя Жубер сажает его на стул под деревом и без анестезии просверливает дырку и ставит гуттаперчевую пломбу. Никогда в жизни он не испытывал таких мук.)

Когда разбиваются и ломаются вещи — тарелки, безделушки, игрушки, — мать чинит их сама, с помощью тесемки и клея. Вещи, которые она чинит, снова распадаются, так как она не умеет завязывать узлы. Вещи, которые она склеивает, рассыпаются, она винит в этом клей.

В ящиках кухонного буфета полно погнутых гвоздей, мотков бечевки, рулонов фольги, старых марок.

— Зачем мы это храним? — спрашивает он.

— На всякий случай, — отвечает она.

Когда мама не в настроении, она отрицает всю книжную ученость. Детей следует отдавать в ремесленные училища, говорит она, а потом отправлять на работу. Учеба — просто вздор. Лучше всего приобрести профессию краснодеревщика или плотника, научиться работать с деревом. Она разочаровалась в фермерстве: теперь, когда фермеры внезапно разбогатели, они подвержены праздности и бахвальству.

Дело в том, что цены на шерсть подскочили. По информации, которую передают по радио, японцы платят баснословные деньги за лучшие сорта. Фермеры, разводящие овец, покупают новые автомобили и ездят отдыхать на взморье.

— Вы должны отдать нам часть своих денег — теперь, когда вы так богаты, — говорит она дяде Сону в один из их визитов в Вулфонтейн. При этом она улыбается, притворяясь, что шутит, но это не смешно. У дяди Сона смущенный вид, и он бормочет в ответ что-то невнятное.

Ферма не должна была достаться одному дяде Сону, рассказывает ему мать: она была завещана всем двенадцати сыновьям и дочерям в равных долях. Чтобы спасти ферму от аукциона, где она досталась бы кому-то постороннему, сыновья и дочери договорились продать свои доли Сону, после этой сделки они ушли с долговыми расписками — каждая на несколько фунтов. Теперь благодаря японцам эта ферма стоит тысячи фунтов. Сон должен поделиться своими деньгами.

Ему стыдно за мать: она так грубо говорит о деньгах.

— Ты должен стать доктором или адвокатом, — говорит она ему. — Это люди, которые делают деньги.

Однако в другой раз она говорит, что все адвокаты — обманщики. Ему непонятно, как вписывается в эту картину его отец: ведь он адвокат, который не сделал деньги.

Докторов не интересуют их пациенты, утверждает она. Они просто дают тебе пилюли. Доктора-африканеры — самые худшие, потому что они еще и ни в чем не разбираются.

Она говорит очень много противоречивых вещей, и он не знает, что она думает на самом деле. Они с братом спорят с ней, указывают на противоречия. Если она уверена, что фермеры лучше адвокатов, зачем же она вышла замуж за адвоката? Если она думает, что книжная ученость — вздор, почему тогда сама стала учительницей? Чем яростнее они с ней спорят, тем больше мать улыбается. Ей доставляет такое удовольствие умение ее детей аргументировать, что она сдается по всем пунктам, почти не защищаясь и желая, чтобы они победили.

Он не разделяет ее удовольствие и не считает эти споры смешными. Ему хочется, чтобы она во что-нибудь верила. Его раздражают ее суждения, стремительно меняющиеся в зависимости от настроения.

Что до него, то он, вероятно, станет учителем. Такова будет его жизнь, когда он вырастет. Она кажется скучной, но что еще остается? Долгое время он хотел стать машинистом.

— Кем ты собираешься стать, когда вырастешь? — обычно спрашивали его тети и дяди.

— Машинистом! — отвечал он, и все с улыбкой кивали.