Сборник стихов - [5]

Мне думается, мы навек несчастны. А почему? — Велосипеда нет.

А если б был, то всё бы изменилось, ушла из глаз солёная вода,

И всё сбылось бы, что когда-то снилось, и то, что и не снилось никогда.

«Поезд мой товарный, ангел календарный, быстрый огонёк…»

Поезд мой товарный, ангел календарный, быстрый огонёк,

Шашки мои пешки, твёрдые орешки взяты на зубок.

Эники да беники, вот и все вареники, белая мука…

Отыграла дудочка, отплясала дурочка, утекла река.

«Душа — синица, чудо в перьях, в груди поющий механизм…»

Душа — синица, чудо в перьях, в груди поющий механизм,

Чирикалка с особой трелью, игрушка-смерть, хлопушка-жизнь!

Давай, без смазки и починки, для фата, выдерги, враля

Играй привычно, без запинки, своё высокое ля-ля.

Гони свои фиоритуры, рыдай почти что ни о чём —

Для умника и полудуры, для конвоира за плечом,

Для тех, кто смотрит сквозь прицелы, и тех, кто смотрит сквозь очки, —

Покуда молоточки целы и струны тонкие — тонки.

«Ни я тебя, ни ты меня не бро…»

Валентине Беляевой

Ни я тебя, ни ты меня не бро…

Не Бродский, нет, — рифейский, что есть мочи,

Наш климат, ядовитым серебром, холодной ртутью дышат эти ночи —

Слепая, обнажённая зима, воительница, нет, Бритомартида,

И изморозь оконного письма искристо-голуба… Моя обида,

Недавний, быстротечный, нет, не сон, а всё равно, ведь я тебе не Бродский,

И холодом рассудок утолён, — как камень, заморожен хлеб сиротский!

«Увы, нет нимф, остались бляди, в обед и ужин макароны…»

Увы, нет нимф, остались бляди, в обед и ужин макароны,

И музы нас не посещают — и вправе брезговать, пожалуй.

Нас в шею гонят отовсюду, не пустят на банкет в посольство,

От наших вязаных жилетов кондратий хватит Лагерфельда.

В загуле вечно сука-кошка и норовит загадить книги,

Постель, ботинки, недра шкафа, её тошнит на табуретку…

Какие музы, друг мой Постум, когда в триклинии разруха,

Вода холодная из крана, какой там, к чёрту, лупанарий!

В такую жизнь, в тоску такую блядей — и тех не дозовёшься.

Я трус, а то бы взрезал вены и кровью написал всё это.

«Надоело скучно и противно а я заморожу лёд ромашковый…»

надоело скучно и противно а я заморожу лёд ромашковый

желтоватый в формочках сердечками буду гладить им лицо и руки

буду в чай его бросать и в минералку дзинь-дзинь-звяк по дну длинного стакана

тает сердце ледяное и прозрачное ничего мне ничего не остаётся

если всё кругом больно и бессмысленно и никто-никто обо мне не думает

для кого настой ромашковый по формочкам разливаю в холоде выдерживаю

заговариваю на красоту и молодость

«По ночам — глинтвейн (по утрам — печаль да грудной голубиный ворк…»

…а по утрам неизменно яйцо и ко-ко-фея…

Татьяна Шуйская

По ночам — глинтвейн (по утрам — печаль да грудной голубиный ворк.

Ко-ко-фея: глотни кофею. Включай свой компьютер, садись to work).

Распоследнее дело — кино, вино в темноте глушить, горевать.

И свечение видеть — оно одно провожает тебя в кровать.

То звезда Фомальгаут ли, ангел ли, охраняющий сон в ночи?

…Пряным варевом, как сургучом, залить

                                                       рот свой жалобный — не кричи;

Наложить на сердце своё печать, нежно в раны вложить — персты.

Гефсиманское бдение по ночам. Авва Отче, как хочешь Ты…

«Ругаться с бабками Лукерьями и с дворничихой тётей Фро…»

Ругаться с бабками Лукерьями и с дворничихой тётей Фро,

Рядиться к ночи в шляпу с перьями, чтоб выйти вынести ведро,

Идти задворками, помойками, смотреть на звёзды и грустить…

В домах скрипят дверьми и койками. И мчат за водкой во всю прыть

Подростки, пацанва дворовая, шалавы самых юных лет.

Проходишь мимо ты, суровая, как будто их тут вовсе нет,

А после пальцами распухшими картошку чистишь, варишь суп

И наизусть читаешь Пушкина, почти не разжимая губ.

«Буду думать о тебе, о тебе, буду думать обо мне, обо мне…»

Буду думать о тебе, о тебе, буду думать обо мне, обо мне.

Помнишь рыбину с железкой в губе, прикорнувшую на илистом дне?

Помнишь, как в её губу и зрачок прорастал стальной и острый крючок,

И как леска дрогнула, порвалась, будто наших снов привычная связь?

В мире нет теперь ни дна, ни основ, и волне моей не знать берегов,

Рыбакам тонуть и рыбу собой под водой моей кормить голубой.

По реке ли, по Оби, по Оке ходит рыба, завернула губу,

В ней крючок пророс, убрать не могу — буду думать о крючке, о крючке.

«Буки приходят ночью приносят буквы…»

буки приходят ночью приносят буквы буквы как блохи скачут ложатся в строчки

ангел мой фиолетов кровоподтёчен кто ему сделал больно за всё ответит

я отвечаю верую дальше прочерк от In nomine Patris до Mamma mia

шествуют сумасшествуют буки

                                                    буквы приносят попробуй-ка не возьми их.

«Этот сквер, безусловно, от слова „скверно“…»

Этот сквер, безусловно, от слова «скверно», здесь жабрей прорастает из жабр планеты,

И мандраж — мандрагоры настой по венам, и короны корней оплетают эту

Позабытую землю, пустырь, разруху — где ещё мне искать утешенья, веры?

Только здесь, где так сумрачно, тихо, глухо, где полынь и пустырник не знают меры.

И в груди — безвоздушие Торричелли. И, разбиты, гниют в лебеде качели.

«Развлекалочка осени, мокрая поступь весны…»

Развлекалочка осени, мокрая поступь весны,