Сборник статей - [46]

Иногда у отдельных лиц есть тенденция по различным причинам придерживаться старых форм. Этих форм придерживаются, например, в языке, а затем появляется новый филолог, современный филолог, который говорит вам, что ни в одном языке просто невозможно делать какие бы то ни было ошибки, потому что если люди говорят именно так, то это правильно. Итак, в школе вам внушали, что существует правильная грамматика и неправильная грамматика, а по прошествии определенного времени говорят, что все это в действительности ничего не значит. Любая грамматика правильна; какой бы формой вы ни пользовались, это всегда правильно. Это только вопрос общеупотребительности итого, насколько вас понимает собеседник. Очень много сегодня сказано в пользу жаргонов, таких, как пиджин-инглиш и другие, и не только относительно их красоты и возможности выражения понятий, но и о грамматике. Я имею в виду, что в этих языках она уже не имеет значения.

Таким образом, когда говорят о современности в том смысле, в котором этот термин используется в течение последних, скажем, двухсот лет, то общим знаменателем будет то, что современность — это не сомнение как таковое (сомнение само по себе — древнее явление, начавшееся, возможно, с Адама), а придание сомнению значения. Итак, это своего рода определение современности. Конечно, оно может измениться в течение ближайших нескольких лет, но это будет опять в духе современности. Я бы сказал, что это чувство неуверенности — единственное, что наверняка существует. В средние века говорили в очень узком аспекте, в теологическом аспекте, что самый высокий уровень знания — это "я не знаю". Нам сегодня не надо много работать, чтобы достичь высочайшего уровня знаний. Мы начинаем с "я не знаю" в самом начале, и оно сопровождает нас в течение всего нашего пути. Мы не знаем. Таким образом, в каком-то смысле мы, возможно, достигаем высочайшей точки знаний, потому что не знаем, и мы от всего сердца радостно признаём, что не знаем. Итак, я попытался дать определение того, что я понимаю под современностью и фундаментализмом. В этом смысле, кстати, фундаментализм действительно является той частью, которая противостоит тому, что мы назвали бы современностью, потому что он представляет собой попытку держаться за старые формы, каковы бы они ни были, за старые значения слов, за попытку не осуществлять перенос значений. Позвольте мне добавить еще один пример, имеющий отношение к истории. Взгляд на историю, который опять же иногда ошибочен… Как я вижу фундаментализм? Фундаментализм в основе своей консервативен. Существует похожая на него тенденция — реакция. Что такое быть реакционером? Быть реакционером — это почти по определению современное явление. Если человек реакционер, то это часть его идентификации как современного человека. Это не единственный способ того, как быть современным человеком, но нельзя быть реакционером, не будучи современным. А консерватором можно быть на любом уровне развития культуры. Я имею в виду, что, будучи консерватором, вы просто придерживаетесь того, что делали всегда. А реакционер пытается сделать то, о чем мог бы подумать только современный человек, то есть свергнуть существующий порядок и попытаться вместо него установить другой. Итак, если вы пытаетесь изменить скорость движения мира или само его движение, то вы работаете в сфере современности, и неважно, работаете ли вы вместе с ней или против нее. Итак, любой реакционер в своей основе является современным человеком, и признаком современности в нашей стране, в этой стране, в других странах является наличие многочисленных реакционеров. Не стоит удивляться, почему эти люди так активно пользуются современными технологиями. В действительности они дети современности. Если кто-то пользуется телевидением или более современными средствами пропаганды, то это, скорее всего, реакционеры. Люди другого типа, то есть консерваторы, наверное, боялись бы этих средств. Реакционер, будучи современным человеком, даже если он хочет вернуть страну, культуру или что бы то ни было на двести, шестьсот, тысячу лет назад, все равно в душе является современным человеком, не верящим в существующий порядок и пытающимся сделать что-то другое.

Теперь позвольте мне перейти к третьей части лекции — мистицизму. В контексте того, что я говорю, я хочу провести странную границу между мистицизмом вообще и тем, что представляет собой исторически еврейский мистицизм. Это различие не столько связано с сутью идей, сколько с тем, как эти идеи работают в других сферах. Рассматривая мистицизм и мистиков вообще, я в то же время говорю о еврейских мистиках не как о части этого явления, а как об отдельном явлении и о том, почему это стало отдельным явлением.

Итак: прежде всего есть общая черта в поведении практически всех мистиков, причем надо иметь в виду, что мистики могут быть не связаны с определенной религиозной системой. Можно представить себе мистика в рамках, скажем, научного мира. Это может произойти, и это действительно происходило; это были так называемые ученые-мистики, которые не верили ни в одну религию, но в каком-то смысле были мистиками. Это общее свойство мистиков заключается в том, что их поведение имеет тенденцию к антагонизму. Это означает, что существует закон, и каков бы этот закон ни был (закон религии, закон страны, закон науки), мистик- это почти всегда человек, не соблюдающий закон, нарушающий его тем или иным образом — иногда потому, что хочет этого, а иногда потому, что это ему удобно, — но делает он это почти всегда.