Сборник памяти - [105]
И снова голос шел вверх: А стеллерова корова! Какое это было умное, полезное, благородное животное! Каюсь, слыхом до того доклада я не слыхивал про стеллерову корову, а нагнетая эпитеты, А. П. пропустил ключевой, видимо предполагая большую подкованность аудитории. Так что о «замечательном морском животном, напоминающем тюленя», что «водилось только у Командорских островов», о его умопомрачительных статях и гибели последнего экземпляра в 1768 году я узнал лишь из романа (глава «Псы»).
Исчисляя эти особенности романа (конечно, далеко не все), чувствуешь, что каждая из них сцеплена со всеми остальными. Наверно, это и называется единством мира – поэтического, научного, личностного. Почему важен «малый писатель»? Потому, что он просто был и нес свое – иногда жалкое, корявое, суетное – слово? Или потому, что невольно запечатлевал словом этим те предметы и явления, которые не попали в поле зрения его великих современников, а нам знакомы только благодаря его бесхитростным свидетельствам? Один ответ подразумевает другой.
Или только подразумевал? Как-то в конце 1990-х (точно знаю, что до появления чудаковского романа) я разговаривал с Семеном Израилевичем Липкиным о современной русской прозе. С. И., как правило, умудренно терпимый и всему находящий объяснения, отзывался о недавно прочитанных вещах (а читал он «Новый мир» и «Знамя» систематично) в непривычно резком тоне. Я пытался защищать авторов: хорошие писатели есть, но их мало (на некоторых именах мы сошлись), плохих всегда больше, вот «народников» читать – тоже удовольствие сомнительное. – Не скажите, – жестко остановил меня С. И. – Я Златовратского читал. И других читал. Да, таланту мало. Но талант ведь от Бога. Если его нет, писатель не виноват. Но они знали, о чем пишут. И потому их читать было иногда скучновато, но интересно. А эти – ничего не знают. Нечто подобное в чудаковском романе говорит дед, сравнивая дореволюционные исторические романы с советскими.
А. П. знал, о чем он пишет. И знал, что, кроме него, об этом никто не напишет. Так было и в его научной прозе, и в редких критических статьях, и в очерках о классиках филологической науки. Так было и в романе, где словом воссоздан тот мир, в котором возрастал автор, тот мир, уход которого он тяжело переживал и всеми недюжинными силами своими старался преодолеть. По многим причинам Чудаков не хотел писать книгу исключительно о себе (потому и потребовались ему переходы от перволичного повествования к третьеличному), но и убрать себя из текста он тоже не хотел. Рассказать о своем мире – это значит рассказать и о своем человеческом становлении. Детством и отрочеством жизнь не кончается, и в романе «Ложится мгла на старые ступени» говорится не только о том, что было тогда, но и о тех тревогах, печалях, раскаяниях, радостях и надеждах, которыми полнилась «взрослая» жизнь автора. Счастливая жизнь человека, сохранившего душевную стать и внутреннюю свободу, избежавшего многих соблазнов, но отнюдь не победительного и самодовольного «олимпийца». В этой светлой книге куда больше печали, чем может показаться на первый взгляд. Что, кажется, входило в авторский замысел. Аудитория всегда структурируется: кто-то читает роман как идиллию без примесей, кто-то – как идиллию, соединенную с трагедией.
Кстати, никак не могу согласиться с тем, что роман вызвал всеобщий восторг. Не касаюсь откровенно глупых рецензий, хотя были и такие. Куда любопытнее, что не столь уж малочисленным читателям (в принципе книгу душевно принявшим) роман показался «затянутым», повторяющимся, фрагментарным, – в нем видели серию «картин», а не смысловое целое. В частности, находили лишними «московские» главы, хотя без описанных в них соблазнов вряд ли возможно финальное объяснение героя (автора) с ушедшим дедом, так трудно давшийся стон-выдох: «Ты был прав во всем!» Литературный быт всегда причудлив и несправедлив, но почему-то помнится, что «Знамя» было не первым журналом, куда А. П. предложил роман, что издательства отнюдь не вырывали книгу у автора, что Букеровской премии Чудаков не получил. (Получила ее в том – 2001-м – году Людмила Улицкая за «Казус Кукоцкого».) Конечно, не в том суть, чего-чего, а тщеславия А. П. был лишен начисто. И все же…
И все же он искренне радовался добрым словам о своей книге. Только ли потому, что это была его книга? Думаю, нет. Важно было, что люди нечто значимое читают, уразумевают и адекватно реагируют. Важно было, что слова не уходят в пустоту.
При нашей последней встрече – в тот самый вечер, что закончился трагедией, – А. П. вдруг заговорил о статье Мариэтты Омаровны «В защиту двойных стандартов» из только что вышедшего (мной в тот момент еще не читанного) № 74 «Нового литературного обозрения». Он говорил с несвойственной ему обычно горячностью о том, как важна эта статья, какая за ней стоит огромная работа, как сильно она написана, как он, разумеется, читавший статью в рукописи, только что ее перечитывал в журнале и не мог оторваться. Сам себя перебивал несколько раз (
