Савва Мамонтов - [64]

И то ли насмешка над «богом» Морелли, то ли особенности характера Врубеля, которые на первый взгляд казались странностями и действительно могли раздражать, но насмешки над Морелли лишь переполнили чашу — так или иначе Врубель попал в немилость у женской половины общества. И, по-видимому, именно из-за этого (а Савва Иванович не мог возражать Елизавете Григорьевне, все еще пребывавшей в горе) решено было переселить Врубеля куда-нибудь. Савва Иванович уговорил Риццони, русского художника, обосновавшегося навсегда в Риме, пригласить Врубеля работать в его великолепной мастерской, и Врубель охотно принял предложение, к великой радости Елизаветы Григорьевны, которой она делится все с той же Еленой Дмитриевной Поленовой: «…живем тихо и спокойно. От всего сердца желала бы, чтобы так продлилось до Рождества. Уже есть одно распоряжение Саввы Ив[ановича], которое нам не очень по душе. Он оставляет в Италии Врубеля, который на днях возвращается в Рим^[72] и будет жить здесь до Рождества, берет себе мастерскую и будет работать своих „демонов“. Я не хочу, чтобы он жил у нас, он нам слишком будет тяжел».

Врубель, приехав в Рим, поселился у Риццони и работал в его мастерской. И. А. Прахов пишет: «Все жившие в Риме Мамонтовы и моя сестра высоко ценили талант Врубеля, и в то же время, как женщины, строже мужчин осуждали его неправильный образ жизни. Это их отношение к нему отразилось в письме моей сестры от 11 ноября 1891 года в такой фразе: „Сегодня мы все радовались, что Риццони муштрует Врубеля, хотим ему послать благодарственный адрес“».

Савва Иванович все время посещает Врубеля, а однажды в начале декабря присоединяются к нему и женщины. После этого Елизавета Григорьевна пишет (опять же Елене Дмитриевне): «Заходили к Врубелю, сделал акварелью голову Снегурочки в натуральную величину на фоне сосны, покрытой снегом. Красиво по краскам, но лицо с флюсом и сердитыми глазами. Оригинально, что ему нужно было приехать в Рим для того, чтобы писать русскую зиму».

Что это? Непонимание искусства Врубеля? Пожалуй, и это (и здесь стоит вспомнить отрицательный отзыв о гораздо более доступной пониманию «Девушки, освещенной солнцем» Серова). Впрочем, Врубеля в то время (как и Серова три года назад) мало кто понимал. Мало кто понимал его искусство и еще меньше — зависимость его искусства от его характера. Слишком непохож он был на большинство художников, окружающих Мамонтова, очень непривычной была его творческая манера, способность переноситься в другую эпоху, в другую страну, зажить иным бытом, воображаемым или реконструируемым воображением. Врубель так же свободно писал «Демона» в Москве, как и в Киеве или Одессе, «Испанию» — в России, а «Снегурочку» — в Италии. Его человеческая и художественная индивидуальность была такова, что в памяти его прочно оседали все впечатления, и достаточно было незначительного толчка, толчка, который сам он порой не замечал, чтобы образ, давно неосознанно вынашиваемый, вдруг скристаллизовался и рожденная его могучим воображением картина появилась с поражающей быстротой.

А вот ее уже — картину Врубеля — понять мог далеко не всякий.

Впрочем, то, чего не поняла Елизавета Григорьевна, понял приехавший вскоре Всеволод Мамонтов. Приехал он вместе с двоюродным братом Ваней и с Коровиным. Опять оживилась притихшая было жизнь. «С занятиями мы почти совсем покончили, с чтениями тоже, — пишет Елизавета Григорьевна, — теперь целые дни разъезжаем по городу и показываем его приезжим».

Появились приезжие, разумеется, и в студии Риццони, увидели работы Врубеля, и Всеволод Саввич Мамонтов понял, что явилось тем побудительным и благодетельным толчком, из которого родилась врубелевская «Снегурочка». Это была его сестра Верушка. Позднее Всеволод Саввич писал об этом в своих воспоминаниях: «Существует, не знаю, к сожалению, где он находится, рисунок „Снегурочки“, очень сходный с наружностью моей сестры, „Девочки с персиками“ Серова». И далее: «Иллюстрируя рассказ Лермонтова „Бэла“, он изобразил меня, — чем теперь я горжусь». А несколькими строчками выше он пишет: «Я приметил у Врубеля оригинальную особенность в его произведениях: он совершенно невольно, не задаваясь этой целью, изображал в своих рисунках портреты близких его сердцу людей».

Кто действительно понимал тогда (в Риме) Врубеля — это Коровин и Савва Иванович, который все больше восхищался Врубелем.

В начале 1892 года почти все уезжают из Рима: Коровин в Париж, Елизавета Григорьевна с детьми — в Москву. В Риме остаются Савва Иванович и Врубель, все еще работающий в мастерской Риццони. На короткое время Савва Иванович и Врубель уезжают в Венецию, где Врубель пишет этюд с гондолами и рисует Савву Ивановича все в том же берете (рисунок остался незаконченным). Врубель часто писал сначала одежду, считая, что лицо он всегда успеет написать по памяти. Память у него была действительно феноменальная, и ему часто удавалось заканчивать портрет без натуры, хотя случалось, он остывал к своей работе и портрет оставался незавершенным. Но — странное дело, если даже лицо не было нарисовано, — все остальное настолько было характерно, что и Мамонтова, и Серова, и других близких Врубелю людей, чьи портреты остались неоконченными, можно узнать безошибочно.