Савва Мамонтов - [63]

Дрюша приехал из Киева в Москву потому, что вдали от матери, несмотря на заботы Эмилии Львовны, он стал худеть. Давняя болезнь обострилась. Но он и в Москве и в Абрамцеве продолжал много работать, делал эскизы к росписи Владимирского собора.

Эскизы были пересланы в Киев, где их начали переносить на стену. И в это время у Дрюши вспыхнула притихшая было болезнь почек, осложнилась отеком легких… и все окончилось так трагично…

Дрюшу похоронили в Абрамцеве, слева от церкви. Васнецов с Поленовым сделали проект — на этот раз часовни, которую стали строить над могилой Дрюши, а Елизавета Григорьевна с девочками, которые, не переставая, плакали, прибегла к старому испытанному средству: уехала в Киев; там теперь не только лавра была для нее святым местом, но и Владимирский собор, где писали по Дрюшиным эскизам.

Очень опечален был смертью Дрюши Врубель. «Сейчас я, — пишет он сестре, — совсем один на целую неделю: семья Мамонтовых уехала в Киев посмотреть на работы по исполнению во Влад[имирском] соборе орнаментных эскизов сына их Андрея Мамонтова, чудесного юноши, полтора месяца назад скончавшегося здесь в Абрамцеве от отека легких. Много, много обещавший юноша, и я, несмотря на то, что чуть не вдвое старше его, чувствую, что получил от него духовное наследство. А может — это только впечатление вообще той семейной среды, у которой и он душою питался».

Через некоторое время Врубель сообщает сестре, что руководит «заводом изразцовых и терракотовых декораций, в частности отделкой часовни над могилою Андрея Мамонтова и постройкой (по моему проекту) пристройки к дому Мамонтовых в Москве с роскошным фасадом в римско-византийском вкусе. Скульптура вся собственноручная».

В начале сентября часовня была в основном построена, оставалось еще сделать купол и внутреннюю роспись. Врубель перебрался в Москву, где опять же, по словам его письма к сестре, работал «над отделкой фасада флигеля д[ома] Мамонтова». Савва Иванович тоже бóльшую часть времени проводил в Москве, занят был работой в правлении. А Елизавета Григорьевна тосковала в Абрамцеве и решила, взявши с собой Верушку и Шуреньку, уехать в Италию. «Чувствую, что там всего скорее отдохну, — пишет она Елене Дмитриевне, — жизнь там всегда мирила меня со многим и успокаивала».

Они уехали в конце сентября, Савве Ивановичу дела не позволили уехать вместе с ними, он приехал в Рим недели через две. Он уже не мог обойтись без Врубеля, как несколько лет назад без Коровина, и взял теперь его с собой.

И тотчас же, как всегда с приездом Саввы Ивановича, нарушен был покой и порядок. «В понедельник приехали Савва Ив[анович] и Врубель, и с тех пор мы в постоянном движении», — пишет Елизавета Григорьевна Елене Дмитриевне, ставшей теперь самой интимной ее корреспонденткой.

Предприняли поездку в Помпею, бродили по коридорам, вырытым в лаве, разглядывали фрески и статуи, которые лава, разрушившая город и унесшая столько жизней, сохранила для потомков. Из Помпеи приехали в Сорренто. Савва Иванович восхищался, говорил, что Италия лучшая в мире страна. Восхищался Врубель. Оттаяли после перенесенного горя Верушка и Шуренька, а глядя на них, и Елизавета Григорьевна стала понемногу приходить в себя.

Вернулись в Рим. Савва Иванович отыскал керамическую школу, познакомился с директором, страстным энтузиастом своего дела, который за восемь лет существования школы достиг очень многого в возрождении итальянской майолики. «Его работы, — как пишет Елизавета Григорьевна, — нельзя отличить от древнеитальянских. Они строго держатся этого стиля и разрабатывают его».

Был Савва Иванович с Врубелем и в школе деревянной резьбы, но ничего интересного там они не нашли, лучшие работы оказались отправленными на выставку в Палермо. Школой руководили три художника, среди них — Морелли, тот самый Морелли, которым когда-то так восхищались, картину которого когда-то купили Мамонтовы. Но сейчас иные времена. Жизнь, а с нею и живопись ушли вперед, и Врубель морщится перед картинами Морелли. Ну какая это живопись?! Женская половина семьи Мамонтовых возмущена. Для них Морелли все еще бог живописи.

Даже Верушка, к которой Врубель, как и все художники, относился с нежностью, стала поддразнивать его, говоря, что он просто завидует шумному успеху Морелли, но, впрочем, может подписывать свои картины не своей воробьиной фамилией, а «Monelli» (так звали в Риме воробьев). Острота была натянутой и шутка недоброй, ибо по-польски (а Врубель по отцу был поляк) воробей — wrobel.

Но Врубель оказался незлобив, поистине, как воробей, однако же по-польски горд и задирист. И он решил отомстить. И отомстил. Написал портрет Саввы Ивановича в черном берете, лучший из всех портретов Саввы Ивановича, писанных до того кем бы то ни было.

Насмешница была посрамлена. А Врубель, улыбаясь, подписал портрет «Monelli 1891». (Подпись эта в последующие годы служила источником целого ряда недоразумений в атрибуции портрета.) Портрет этот (во время войны бесследно пропавший из абрамцевского музея) очень высоко ценил М. В. Нестеров. По свидетельству биографа художника С. Н. Дурылина, Нестеров считал двумя величайшими произведениями живописи, находившимися в свое время в абрамцевском доме, «Девочку с персиками» Серова и «Портрет С. И. Мамонтова в черном берете» Врубеля.