Савва Мамонтов - [43]

Начало фортуны Коровина носит характер, который сейчас кажется несколько анекдотическим.

В 1883 году Коровин написал в Харькове небольшой этюд молодой женщины. Портрет был удивителен по колориту, и Поленов, перед тем как познакомить Мамонтова с Коровиным, познакомил его с портретом. Мамонтову портрет понравился. Когда осенним вечером 1884 года Поленов привел Коровина к Мамонтову, там были Васнецов и приехавший ненадолго из Петербурга Репин.

Коровин много лет спустя после этого эпизода вспоминал, как Мамонтов и Поленов разыграли Репина.

— Пойдемте-ка, Илья Ефимович, ко мне в кабинет, там у меня портрет любопытный. Одного испанца. Вы ведь любите испанцев.

Репин как раз в то время, когда Коровин писал «Портрет хористки», как сейчас называется эта его работа, совершил в компании Стасова путешествие по Испании и приехал в совершенном восторге от этой страны и ее художников.

Пошли в кабинет. Репин, поглядев на портрет, сказал:

— Да, испанец! Сразу видно. Смело пишет, сочно. Прекрасно. Только… — Репин замялся на несколько секунд и продолжал: — Это ведь живопись для живописи. Только… Но испанец, как испанец, с темпераментом.

Ну до этого неведомого испанца ему дела нет, пусть себе Савва Иванович приобретает испанцев — вольному воля…

Но Савва Иванович смеется, а следом за ним, не выдержав, смеется Поленов.

— Илья Ефимович, дорогой, а если это не испанец совсем, а русский?

— Как — русский? — Репин совсем раздосадован; он не хочет в это верить. Словно цепляясь за соломинку, он говорит:

— Нет, это не русский…

Савва Иванович обнимает Костю Коровина:

— Вот он, Илья Ефимович, наш испанец. А что: тоже брюнет, чем не испанец?

Тут и Васнецов заулыбался:

— Разыграл нас Савва, — и, обратись к Коровину: — Нет, это правда написали вы?

— Да, я, — удивленно, словно бы уже сомневаясь в том, что это действительно его работа, отвечал смущенный Коровин.

Репин молчал. Зато Поленов вступил в разговор и с каждой фразой все больше ожесточался.

— И вот представьте, — сказал он, обращаясь к присутствующим, — поставил я эту вещицу на выставку здесь, в Москве, в Обществе поощрения художеств. И что же? Все были против. Не приняли.

Передвижникам Поленов уже и не пытался предлагать Коровинскую «Хористку»…

Трудно сказать, каково было бы начало художественного пути Константина Коровина, одного из величайших русских колористов, если бы не поддержка Поленова и Мамонтова.

К счастью, Мамонтов с сочувствием и пониманием принимал искания молодежи, сознавая, что прогресс неизбежен и плодотворен, что новое — раньше или позже — все равно одержит победу над старым и что дело здесь совсем не в споре поколений, потому что вот Репин и Поленов люди одного поколения, но Поленов понимает молодежь, сочувствует ей, а Репин таким свойством не наделен.

Но Мамонтову нравятся именно такие художники, как Коровин, — художники, не цепляющиеся за отжившие формы, за вчерашнее искусство, а дерзкие и талантливые.

Таким образом, Константин Коровин, а по мере сближения — Костенька, утвердился в семействах Поленовых и Мамонтовых, а в сердце Саввы Ивановича занял совершенно особое место — место любимчика.

Вскоре Поленов познакомил Савву Ивановича с Николаем Чеховым и Виктором Симовым.

На 1-й Мещанской было снято помещение для декорационной мастерской, и молодые художники с энтузиазмом приступили к работе над декорациями по эскизам Поленова и Васнецова. Впервые под неусыпным оком Поленова молодые художники начали постигать, что представляет собой реализм в декорационном искусстве.

Сам Савва Иванович занимался тем временем подготовкой труппы, то есть вокальной и сценической частью оперы, ну и, конечно, оркестровой. Он считал, что певцы, так же как и декораторы, должны быть молодыми, еще не испорченными дурной традицией казенной императорской сцены, не тронутыми рутиной и карьеризмом, словно ржавчина разъедающими душу актера.

Первой кандидатурой был зарекомендовавший уже себя во время любительских спектаклей Малинин, второй — молодая певица Татьяна Любатович, которая однажды выступала в домашнем спектакле, присланная в дом на Садовой-Спасской преподавательницей консерватории Милорадович для участия в «Виндзорских проказницах». Для этой оперы в мамонтовской компании не хватало как раз меццо-сопрано. После окончания консерватории Любатович выступала в провинциальных операх, сначала в Харькове, потом в Тифлисе, где снова встретился с ней Савва Иванович.

В Тифлисской опере Мамонтов отметил двух певиц: Зарудную и Любатович. Он даже написал что-то вроде газетной заметки об этой опере. Неизвестно, была ли она напечатана. Статья, во всяком случае тот ее черновой набросок, который хранится теперь в архиве Театрального музея в Москве, посвящена характеристике этих двух «прим», а так как из них именно Любатович приняла предложение Саввы Ивановича перейти в его оперу, приведем здесь отрывок из заметки, касающийся этой актрисы: «Г-жа Любатович — меццо-сопрано, молодой голос с звонкими и чистыми грудными нотами. Она сразу же зарекомендовала себя образованной и прилежной певицей, прошедшей серьезную европейскую школу, и выказала строгое художественное отношение к делу. Поставленная в необходимость дебютировать в „Кармен“ почти без Хозе и Микаэлы (тенор и сопрано оказались далеко не на высоте своего призвания), г-жа Любатович при помощи г. Тартакова — Эскамильо и Беделевича — Цуниги талантливо вынесла на своих плечах оперу Бизе, сразу завоевав симпатии публики.