Саваоф - [21]

— До вечера. Кстати, вот тебе еще одно соображение: жизнь тоже переиграла ситуацию.

— В каком смысле?

— Ну, истина, которую кто-то скрывал в настоящем разговоре, теперь открыта.

— Но ведь открыта только для тех, ненастоящих, — растерянно произнесла я. Уже говоря эти слова, я поняла, что говорю ерунду.

Разумеется, и мы, настоящие, ее вчера услышали...

Наша корпорация занимает восемь кварталов Москвы — почти в центре, в Рублеве. Еще издалека вы видите нестерпимый блеск за домами, в самом конце широкого проспекта. Но это когда солнечный день.

Огромные стеклянные корпуса выстроились полукругом, как древняя крепость. Кажется, что они держат оборону. И это похоже на правду. В стеклянных корпусах работают сто тысяч второстепенных служащих. Никто из них не имеет ни малейшего представления, чем же корпорация занимается. Пятьсот восемьдесят отделов обслуживают фактически лишь бесперебойную поставку материалов и отходы производства. И то и другое — и материалы, и отходы — это люди. Одних ресторанов у нас — двести девяноста. Про туалеты и лифты лучше промолчу. Это что касается обслуживания.

Когда я думаю о стеклянных корпусах, мне хочется смеяться. Наша корпорация не производит ничего реального, все, с чем она имеет дело — это некие счета, акции, балансы, контракты. Поскольку бумаги в этих храмах высоких технологий давно нет, в том числе и той, на которой раньше печатались деньги, и вся документация существует только в цифровом виде, то даже для того, чтобы доказать самому себе реальность собственной работы, зацепиться почти не за что!

Если вы разумный человек, вы, конечно, понимаете, что в конце всех этих цифр окажется настоящая целлюлоза, мясо, дома, земля, водородное топливо и прочие необходимые вещи, но с каждым годом убедить себя в этом становится все труднее. Если однажды к нам придут и скажут, что последние десять лет, нажимая на виртуальную клавиатуру, спроецированную на плоскость стола, мы нажимали просто на стол, а потому в материальном мире ничего не менялось от наших движений, мне кажется, мы даже не удивимся. Ведь и кнопок у нас не было — только светящиеся контуры на пластиковой поверхности.

Может быть, только меня посещают такие странные мысли. Мой муж винит во всем старые журналы, которые я постоянно читаю. Он думает, это очень вредно. Он ошибается. Как раз чтение старых журналов помогает мне убеждать саму себя в том, что человек реален и более того — стоит на месте, а мир кружится вокруг него. В орбиту кружения каждый раз попадают все новые предметы — это так называемый технический прогресс, но сам человек неподвижен.

Лучшее доказательство тому — неуменьшающееся количество махинаций. Раньше, насколько мне известно, всё упрощали реальные, или, как их называли, наличные деньги. Вначале их просто крали. Потом их переводили, снимали и только потом крали. Теперь их нет, но все равно крадут! Крадут там, за экранами, поэтому служба охраны нашей корпорации занимает восемь этажей. Они сидят уже за стенами крепости — в зданиях внутреннего двора, там, где сижу я. Они так же, как я, долго учились, чтобы во всем этом разбираться. Пятнадцать лет в школе, десять лет в университете, и это минимум.

...Когда я прошла все ступени проверки (это занимает совсем немного времени, хотя выглядит устрашающе) и поднялась к себе на третий этаж, то сразу почувствовала неладное.

Я остановилась и огляделась. «Спокойно! — сказала я себе. — Все нормально! Вот стена, вот дверь, вот секретарша».

Секретарша была заплаканная.

— Что-то случилось? — Я подошла и дотронулась до ее плеча. — Что-то дома?

— Ах, если бы! — с чувством воскликнула она. Дверь сразу же открылась, и оттуда вышел незнакомый мне человек в темном костюме.

— Вы опаздываете... — прищурившись, сказал он. — Мы даже звонили вам домой. И почему не отвечает ваш мобильный?

— Он лежит дома.

Сквозь приоткрытую дверь отдела я увидела Бориса, своего подчиненного. Он лихорадочно кивал: каждую секунду делал по пять нервных движений головой, туда-сюда, вверх-вниз.

— Подождите, — приказал человек в костюме и скрылся за дверью. Мне показалось, он от нее не отошел, остался у щели. По крайней мере, не было слышно шагов.

— Кража? — громко спросила я у секретарши. Все это мы недавно проходили, как раз об этом я и рассказывала своим друзьям в том злополучном разговоре две недели назад.

— Да, — прошептала секретарша и вдруг зарыдала.

Я поморщилась. Ей заплакать — что мне запеть. Самые масштабные сцены она устраивает в периоды неприятностей или накануне подтверждения квалификации (от этого зависит зарплата), и зарплату ей всегда повышают. А ведь как хвалили квалификационную систему, ее разработчики озолотились! Казалось, все: теперь каждый будет получать строго в соответствии со своим коэффициентом полезного действия — и вот пожалуйста. Экзамены мы сдаем компьютеру, а он учитывает и эмоциональные погрешности в ответах, то есть научен быть снисходительным, если испытуемый слишком волнуется или имеет серьезные проблемы в личной жизни. Так наша тупая секретарша умудряется своими слезами всегда добиваться максимальной оценки! Борис сказал как-то после одного такого представления: «Если написать разработчикам, что она умеет разжалобить программу, то они еще, чего доброго, просигнализируют нашим психологам, и меня уволят, как шизофреника. Но ведь это так на самом деле! Она имеет эту программу, как хочет! Я, старый и больной, не реагирую на ее слезы, а компьютер, новый и дорогой, их фальши не понимает!» — «Ничего, скоро придумают новое поколение, — сказал наш технократ-оптимист Горик. — Оно будет распознавать слезы по химическому составу». — «А она научится плакать серной кислотой», — махнул рукой Борис.