«Сашина философия» и другие рассказы - [30]

— Я тогда вроде вас был, ай нет, постарше. Иду со свинарника, гляжу, батюшка от службы возвращается. Я поздоровкался, благословился. Тут подбежали энти, комсомол-то, наган ему к затылку и потащили на Дон, где он вот только водичку святил. «Ну что, — говорят, — поп! Спасет тебя твоя крещенская вода? Щас поглядим. Отрекайся, а то топить станем». — Дед примолк, тихонько захныкал. Сашка залюбопытствовал:

— Ну и что поп, отрекся?

— Куды там! Он им от Писания что-то. Мол, верующий во Христа не умрет вовек. А они ему: «Ах ты, поповская морда! Не умрет, говоришь?!» — ив прорубь его, в крещенскую водичку. Только ноги мелькнули. А Дон в ту пору не то, как ноне, — быстрый… Плюнули энти в воду и пошли допивать. Потом и церкву грабить зачали. Я все видал, помню. Иду мимо батюшкиной хаты, гляжу — попадья у ворот мужа дожидается, ребятишки в снегу играются. Она ко мне: «Не видал ли, Семен, отца Афанасия? Долго что не идет-то…» Я расплакался: «Не жди, говорю, матушка, не придет…»

Старик захлюпал носом. Сашка не утерпел, поинтересовался, что было потом:

— Дед, а комсомольцы?

— А что они, комсомольцы. Известно. Нализались и пошли церкву нашу грабить. Много добра повыносили. Люди всем миром на утварь собирали, по копеечке, по полушке. Там в алтаре и чаша была золотая, с каменьями, и кресты, и ризы на образах золотые. Всё энти тогда повынесли. Один, тогда было, из револьвера по угодникам стрелял, что на стенах писаны.

Все в лики метил, в глаза. Другой тогда же полез на купол, крест своротил и на землю скинул…

— Ну и?..

— Что?.. Кхе-кхе… Всех Господь прибрал… Скорехонько. Который батюшку утопил, в ту же зиму на тракторе под лед провалился. Который в лики стрелял, в лицо две пули получил. Участковый, ай энтот, полномочный тогда лютый был, в краже колхозного зерна его заподозрил. Ну и не разобрамшись, прямо на сходе, две пули ему из нагана — промеж глаз. Понятно, пьяный. А который крест своротил, тот однова забрался на столб лепродуктор вешать и сорвался. С полгода, кажись, со сломанным хребтом провалялся. И отошел без покаяния… Ох…

— Странные какие-то случаи… — удивились приятели.

— Дык… не случаи, хлопчики. Бог ведь их наказал, окаянных. Как же это можно Его Самого поносить и дом Его грабить? Это он кротким христианам — Милостивый Отец, а изуверам — ох, не дай Бог что такое…

Здесь у деда Семена исчерпались на разговоре все силы, он умолк. Минуту спустя с печи послышался его тихий храп.

* * *

Поправляться «после вчерашнего» приятели любили у реки. У них имелось свое записное место подальше от людских глаз: между диким пляжем и крутым берегом змеилась узкая, поросшая орешником и колючей ежевикой балка. Местные туда не заглядывали: «На кой? Комаров с ужами не видали, что ль?» Но если заставить себя продраться сквозь заросли вниз, к реке, то можно приятно удивиться: сырой овраг завершался узким пляжиком, скрытым с боков высокими берегами. Этакая миниатюрная черноморская бухта. Сашка и Юрка сидели там отшельниками, поправлялись и молчали. Из голов не выходила повесть деда Семена. Только не о страшной Божьей каре они размышляли. Хворые головы грезили церковным золотом. Каменья, кресты, иконы, чаши…

— Как мы сами не доперли? Давно надо было бы в нашей церкви «подежурить». Золото лежит без толку. Ни охраны, ни ментов…

— Точно. Купим по машине. Я «девятку» хочу, как у комсорга, — пропел Сашка.

— Ну и дурак! — отрезал Юрка. — Если там и правда, как дед говорит, то мы по «Мерседесу» отхватим. Понял?

— Понял…

Парни бредили «Мерседесами» до заката. По Дону шли корабли. Буксиры натужно толкали груженные щебнем баржи против течения, коптили солярой небо, будто кряхтели от натуги. От каждого судна разбегались волны. Они лизали приятелям пятки, баюкали шелестом. Вода у берега на время мутнела… Засветились бакены. На середине реки, справа и слева, закраснели точками их глазки. За спиной, на круче, замигал зеленый маячок. Темно-синий Дон не спал. Вдали, за речным поворотом, кто-то на корабле баловался прожектором. Его луч щупал сельские хаты на левом берегу и бескрайний черный лес на правом. Медленно наступала короткая летняя ночь.

Юрка хранил свой рабочий инвентарь под сиденьем мотоцикла. Там покоился набор отмычек, монтировка и пара фонариков, на всякий пожарный. Странно, но «Ява» не завелась. Возиться с ней приятели не стали — бросили до утра в орешнике, забрали инструмент и двинули пешком. Храм высился на лужайке у кладбища, на сельском отшибе. Тати перемахнули через ограду и разбили фонарь на столбе у паперти. Сковырнуть наружный замок оказалось сущей безделицей. Они вошли в притвор. Здесь немногим дольше провозились со второй дверью, но и та вскоре сдалась. Войдя внутрь, парни оробели — фонари не доставали жидкими лучиками ни до верхних сводов, ни до алтаря. Темно, тихо. Каждый шорох и скрип гулко виснет где-то рядом. Пробирает дрожь. Сашка заскулил:

— Слышь, Юрец, может, ну его… давай домой, а?

— Придурок, тут рядом золото…

Воры осторожными мелкими шажками двинулись в глубь храма. Когда фонарные лучи уперлись в иконостас, оба осмелели. Пинком снесли царские врата и ввалились в алтарь. После службы священник уезжал в город. Чехлил священную утварь на жертвеннике и накрывал престол. Приятели сорвали престольную накидку, расстелили ее на полу и принялись укладывать на нее все блестящее, что отыскивалось. Туда попало все, о чем говорил дед Семен: и напрестольный крест, и чаша. Евангелие в блестящем окладе, кое-что такое, чему приятели и названия не знали. Вот только икон с каменьями жулики не нашли. Ну и так довольно. Завязали накидку с добром в узел и решили смываться. Случайно Сашкин фонарик скользнул по застекленному образу Спасителя на горнем месте и выскользнул из задрожавшей руки: