Сара - [24]

Близнецы протопали на кухню, поставили ведра на пол и ждали.

Она подошла к окну.

Видела, как Мара пробежала к машине, слышала, как взревел мотор, почуяла взметнувшийся серо-черный запах отработанных газов.

Мара не выглянула из машины, не махнула рукой, и Сара сказала, как утешив на прощанье:

— Не бойся, детка… Езжай спокойно… Не убили его… Нет… Кому нужен Шмулик? Тебе, мне, и больше никому. Разве кто-то может его убить? Кто? Ахмед? В больнице Ахмед, давно уж там, в девятнадцатой палате, я-то знаю, можешь поверить. Кому и знать, как не мне. И на Бени похож Ахмед, очень похож на Бени.

Такой же черный.

Круглолицый.

С волосатой грудью.

С такими же мускулистыми руками, как у Бени.

Зачем Шмулик Бени? Зачем Шмулик Ахмеду?

Зачем?

Разве Бени не шатался со Шмуликом, взявшись за руки, по окрестным пескам, когда Бени был уже мальчишкой, а Шмулик, можно сказать, еще младенцем? Разве не вместе гоняли кошек по барачным скелетам, когда оба подросли?

Разве Бени не любил ее, Сару?

He ловил ее взгляд, не посматривал на нее?

Бени был еще подростком, они жили тогда в бараках, когда однажды Сара увидела его прямо перед собой: он стоял у открытого окна в своем бараке и таращился на нее, не замечая, что она видит его, так был занят своим делом — штаны расстегнул и, выпучив глаза, руками орудовал, а Сара, испуганная, пристыженная, — молодая была — попятилась от окна, забилась в угол кухни, но никому ничего не сказала и даже виду не подала, что знает…

Они жили еще в бараках, когда Бени стал юношей, а потом, когда перебрались в новые дома, он поджидал ее за каждым углом, караулил, глаз не сводил, и хоть рукам воли не давал, но ходил за ней как тень, и ей было страшно, боязно, вечерами старалась не выходить одна, но никому не говорила, не жаловалась, и ему, Бени, ни слова, только остерегалась, чтоб не застал ее где-нибудь в безлюдном месте.

Бени ждал, притаившись за углом барака или каменного дома, как ждал когда-то тот парень, имени которого она не знала и никогда не узнает.

Парень, что смотрел и ждал, притаившись за деревом, старым, толстым деревом с полопавшейся корой.

Он смотрел на маму, не моргая выпученными глазами.

Видел, как полицаи остановили ее.

Как сорвали платье.

Как забелела в сумерках ее грудь.

Видел, как ее повалили.

Видел полицая, который заломил маме руки и прижал к земле.

Видел второго, который лежал на маме, поднимаясь и опускаясь. Сначала медленно, а потом все быстрей, быстрей.

И парень тот был похож на Бени, который ждал, притаившись за углом, как за деревом, выпучив неморгающие глаза.

Который пялился на нее, на ее белевшую обнаженную грудь.

Так зачем им Шмулик? Парню этому или Бени, Ахмеду, зачем им Шмулик, чтоб ни за что, ни про что его убить?

Зачем?

В самом деле…

Только она, она, Сара, нужна Бени, а может, и не нужна больше, или все еще нужна?.. Но не Шмулик.

Она стояла у окна, следя за удалявшейся машиной с белыми цифрами армейского номера на черной табличке. И густая, черная полоса отработанных газов тянулась за жестяной коробкой, в которой сидела Мара, девочка, солдатка, торопившаяся к своему майору, спешившая на север.

Конечно, успокаивала, утешала ее Сара, если нравится майор, если он действительно нравится тебе…

Почему нет?

Если нравится.

Если свой, хороший, живой.

Если тут, рядом.

Если мил тебе.

Почему нет?

Сара услышала звонок. Или ей почудилось?

Нет, не почудилось.

Опять звонят.

Снизу кто-то просит открыть.

Кто?

Вроде, не заметила притормозившей машины, чужой, незнакомой машины, подъехавшей с чужими, незнакомыми людьми, глядящими — та ли это улица? Тот ли дом?

Не заметила.

Она стояла, стиснув пальцами подоконник.

Нет, не видела.

Только серое такси за углом мелькнуло и скрылось.

Со двора выехало, значит, во дворе у них побывало, а она и не заметила. Господи!

Чужая машина была, а она не видела, не слышала, как же так, хорошо, что такси, слава Богу, что машина не стала во дворе, уехала, но как же она не заметила — не увидела, не услышала?!

У окна стоя?

Глядя на двор?

И чужую машину не заметила?

Она зажмурилась, опустила голову.

И снова услышала звонок.

Но не двинулась с места, ждала.

40.

Ждала, не двигалась, потому что звонок этот был похож, хоть и сама не знала чем, был похож на тот, что раздался в Судный день, когда Йона ушел уже, и Шмулик ушел, и настала краткая передышка между сиренами: одной — отгудевшей и другой — не прогудевшей еще.

Она стояла, как сейчас, у окна, и слышала тот звонок.

А перед этим по двору медленно прошагал Бени с солдатской сумкой через плечо.

Посреди двора он оглянулся и встретился с ней взглядом.

Тогда свернул к ее дому.

Позвонил снизу.

И теперь такой же звонок.

Почему?

Вряд ли это Бени, ведь не видела, чтобы он вернулся.

В тот раз она подошла к двери, подняла трубку и ничего не сказала, лишь услышала:

— Пусть хоть всех убьют, но я вернусь, — шептал внизу, в дверной микрофон Бени. — Вернусь! Все равно я тебя возьму. Когда вернусь… Жди!

Он все еще хотел ее силой взять.

Она бросила трубку, та сорвалась с пластмассовой вилки, ударилась об пол, подскочила, снова ударилась и треснула, а потом еще долго билась о стену, повиснув на пружинящем шнуре, и, должно быть, там, внизу, стоял усиленный динамиком грохот.